Хроника стрижки овец
Шрифт:
Мир привык, что ему плюют в лицо, мир утрется. Данные преступники приняты просвещенным человечеством. На ворованные деньги куплены лучшие особняки Лондона, политики, бизнесмены и художники почитают за честь посетить приемы на яхтах и открытия спонсируемых выставок. Лучшие люди Запада чокаются шампанским на вернисажах – а то, что все они пьют ворованное шампанское, их давно не интересует. И сказать по совести, никогда не интересовало.
Время от времени – когда это становится выгодным – Запад вспоминает о справедливости и устраивает охоту на диктатора, которому сорок лет перед этим пожимал руки и с кем делил барыши.
Еще вчера палатка Каддафи стояла на лужайке перед Елисейским дворцом – что, французский президент не подозревал о зловещей сущности полковника? Еще недавно
А до тех пор пока не понадобится вспомнить о морали – ворованному капиталу на Западе традиционно рады. И в Штатах, и в Европе – в банках, в акционерных обществах, в политике и в экономике – находятся миллиарды ворованных денег. Западные политики идут советниками к российским олигархам, отчетливо зная, что зарплату получают из награбленного. Они знают это прекрасно – однако работают. Из мазуриков в Лондоне стремительно делают уважаемых граждан и узников совести, а на Биеннале художники ищут покровительства бандитов и наркоторговцев. В сознании интеллигенции произошел переворот: те, кто некогда боролся с казарменной советской властью, сегодня расшаркиваются перед паханами, гнут шею перед ворами – и это прогрессивно. Обнаружилось, что владелец «Open space», прогрессивного издания, – вор; и разве это подорвало веру в идеалы? Обнаружилось, что главред «Сноба» растратил миллионный бюджет, и никто не удивился. Жулики по-прежнему любимы обществом.
Весь мир согласился с тем, что привычные критерии труда – уступили критериям труда криминальным.
Точнее сказать так: население планеты (и обслуживающее его законодательство) – это как бы тыл. Безработица, падение производства, инфляция, беженцы, беспризорники, низкая рождаемость, высокая смертность – это все проблемы тыла. Жаловаться не годится: тыловая жизнь вообще возможна постольку, поскольку идет война. Настоящая работа происходит не на производстве – заводы банкротят и закрывают, – подлинный труд идет на воровской передовой, среди хозяев жизни, там, где царит другая мораль и властвует другой закон. Мирная экономика давно подчинилась экономике военной, мы давно уже живем по законам военного времени.
А если бы было иначе – разве стоял бы вопрос, откуда взять деньги для Греции?
Да вот откуда: из ворованных Абрамовичем и Березовским.
Из денег, украденных руководством редакции «Сноба». Из тех денег, что отжулил бывший владелец «Open Space».
Из тысяч миллиардов, украденных у людей за последние двадцать пять лет.
Но этого не произойдет: награбленное не вернут. Воров не осудят. Мир не спасут.
Сегодня благосостояние одного вора – практически приравнено к здоровью мира.
И это нормально: на войне жизнь генерала стоит сотен тысяч солдатских жизней.
Нас призвали на войну – вы хотите воевать в такой армии?
Горсть бабла
Умер богатый авантюрист, символ приватизированного общества – Березовский. Чтобы осознать размер потери, столичные журналисты сравнили покойного авантюриста с Герценом, Распутиным, Троцким и Парвусом – но убедительно не получилось.
Герцен не был жуликом; Троцкий не любил капитализм, Распутин не воровал; сравнение с авантюристом Парвусом удачнее, но и оно неточно.
Разумеется, все авантюристы друг с другом схожи; авантюристов, вообще говоря, очень много, примеры одним Парвусом не ограничиваются. И торговец оружием Бэзил Захаров, и Гурджиев, и Ходорковский, и Гусинский, и Парвус, и Березовский, и сотни прочих – они все авантюристы; метод работы у всех авантюристов один – перманентые челночные переговоры; сидя за столом, интригу не сляпаешь, надо сводить всех со всеми, создавать трения и конфликты, временные союзы и заговоры. Это именно то, чем занимается всякий светский человек – тот же журналист, например, проводит жизнь именно в таких вот перемещениях – просто авантюрист международного класса оперирует большими цифрами на переговорах, вот и все. Ни один из авантюристов не политический мыслитель, хотя риторика у многих оснащена социальными
Здесь существенно следующее. Когда авантюристу приписывают обладание идеей, приходится извратить само понятие «идея». Скажем, сегодня говорится, что Парвус «придумал идею перманентной революции». Но такой идеи не существует в природе. Представление о том, что революция перекинется из одной страны в другую – это совсем не идея, это просто техническое соображение, известное за много столетий до Парвуса или Троцкого. Это техническое знание можно оснастить теорией, применительно к культурам разных стран – но этим Парвус заниматься не пытался, он был спекулянт, а не мыслитель. Схожим образом у Березовского в арсенале фраз существовали филиппики о демократии, судебной системе, правовом государстве, православии. Значит ли это, что покойный был социальным мыслителем? Нет, покойный был точно таким же христианином, как либералом, таким же либералом, как демократом; он переживал за свои убеждения в том смысле, что они были необходимой компонентой проекта – данным набором слов покойный добивался эффекта на переговорах. Подобно всем крупным авантюристам, покойный рассматривал страну с ее населением – в составе решаемого им финансового уравнения и украшал уравнение фразами гражданского звучания. Ни Парвус, ни Березовский, ни Захаров, ни Ходорковский – политическими мыслителями не являются, хотя их менеджмент построен на использовании политического словаря.
Случай в Аскоте любопытен – и этим уход Березовского отличается от смерти Захарова или Парвуса – потому, что вызвал растерянность у интеллигенции. Это, конечно, не всенародная скорбь, но взволнованность образованной части публики. Кто и когда скорбел об Израэле Гелфанде (Парвусе)? Стараниями Солженицына спекулянта воскресили из небытия, но удержать его в памяти сложно – помнить нечего.
А сегодня волнуются многие и стараются свое волнение объяснить и оправдать.
Объяснить этот эффект можно: покойный Березовский являлся собирательным образом постсоветской интеллигенции, зеркалом образованщины. В лице Березовского та часть русского общества, которая машинально продолжает себя называть интеллигенцией, хоронит сама себя.
Мало найдется светских персонажей, не обязанных Березовскому – не получавших от него зарплат, не охваченных его интригами, не входивших в коллективы, обслуживавшие его проекты. Журналисты «Коммерсанта», телеведущие, правозащитники, национальные борцы, обладатели премии «Триумф», артисты, комментаторы, политики, персонажи журнальных хроник – каждый из этих ярких людей чем-нибудь обязан суетливому человеку.
Многие октябрята считали своим символическим дедушкой Владимира Ильича Ленина – он создал мир, в котором проходило их детство. В этом самом смысле Березовский – родитель интеллигенции: он создал среду, в которой существовала постсоветская интеллигенция, и более того – он интеллигенцию и ее чаянья воплощал живым примером. Когда видишь на сцене парад умственных звезд, то мысленно объединяешь их лики в единый образ – и получается Березовский.
До Березовского ту же роль – собирательного образа интеллигенции – играл поэт Бродский, во многом Березовский выступил преемником поэта, причем некоторые черты из одного образа перешли в другой – космополитизм, любовь к свободе, стоическая фразеология. Подобно тому как все постсоветские умственные молодые люди копировали стиль речи Бродского и завидовали его судьбе, так все образованные карьеристы нового типа усвоили систему ценностей Березовского: главное – свобода, демократия, прогресс; к прогрессивным взглядам в обязательном порядке прилагаются доходы и приличный убеждениям материальный достаток. Более того – установилась логическая связь: чем гражданские убеждения качественнее – тем доход выше.