Хроника убийцы короля [3 книги] [Компиляция]
Шрифт:
Я всего за несколько дней нахватался достаточно темьи, чтобы отстоять свое дело в суде. Но темья — чрезвычайно упорядоченный язык, и я его уже немного знал по книгам. А главное, между темьей и атуранским очень много общего. Один и тот же алфавит, родственные слова…
У иллийского не было ничего общего ни с атуранским, ни с сильдийским, ни даже с адемским, если уж на то пошло. Это была сплошная бестолковая путаница. Четырнадцать времен глагола — это только в изъявительном наклонении. Причудливые окончания, замысловатые обращения.
То есть на нем нельзя было взять и сказать "носки ректора".
Так что даже после нескольких месяцев занятий с ректором иллийская грамматика оставалась для меня темным лесом. И в награду за все свои труды я приобрел только кучу разрозненных слов. С узелковым письмом дело обстояло еще хуже. Я пытался поправить положение, занимаясь с Деочем. Но наставник из него был неважный, к тому же он признался, что единственный человек, умевший читать узелковое письмо, была его бабушка, умершая, когда он был еще мальчишкой.
Во-вторых, я потерпел неудачу в углубленном изучении химии, которой занялся под руководством гиллера Мандрага, Анисата. Несмотря на то что предмет казался мне захватывающим, я не сумел ужиться с самим Анисатом.
Мне нравилось, что химия всегда сулит какие-нибудь открытия. Я обожал трепет эксперимента, череду проб и ошибок. Мне нравилось решать загадки вещества. И надо признаться, хотя это и глупо, что мне нравилось химическое оборудование само по себе. Все эти колбочки и трубочки. И кислоты со щелочами. И ртуть, и огонь. В химии есть нечто первобытное, нечто бросающее вызов толкованиям. Ты это либо чувствуешь, либо нет.
Анисат ничего этого не чувствовал. Для него химия была дневниками наблюдений и аккуратно записанными рядами цифр. Он заставлял меня по четыре раза выполнять одно и то же титрование только потому, что я неверно выполнял запись эксперимента. Ну, зачем записывать непременно в столбик? И зачем тратить десять минут, чтобы записать то, что я могу сделать руками за пять?
И мы начали ссориться. Сначала это было несерьезно, но мы оба твердо стояли на своем. В результате не прошло и двух оборотов после начала четверти, как мы наорали друг на друга прямо в тигельной, на глазах у трех десятков перепуганных студентов, которые смотрели на нас разинув рты.
Он велел мне покинуть его занятия и обозвал наглым деннерлингом, лишенным уважения к авторитетам. А я обозвал его напыщенным недоумком, который отрекся от своего истинного призвания: служить писцом в бухгалтерии. Честно говоря, оба мы были по-своему правы.
Еще одну неудачу я потерпел в математике. Наслушавшись от Фелы, как много интересного она узнала под руководством магистра Брандье, я решил расширить свои познания в науке чисел.
Увы, высоты математики меня не вдохновили. Я не поэт. Я не люблю слов ради слов. Я люблю слова ради того, чего можно добиться с их помощью. По той же причине я не математик. Числа, говорящие только о числах, меня не особо интересуют.
Благодаря тому, что я бросил химию и арифметику, у
Кроме того, часть времени я тратил на романтические отношения. Для меня это было ново: я никогда прежде не привлекал внимания женщин. А даже если и привлекал, то не знал, что с этим делать.
Но теперь я повзрослел и в какой-то мере поумнел. А благодаря историям, которые обо мне ходили, дамы по обе стороны реки начали интересоваться мною.
Все мои романы были приятными и короткими. Почему короткими — сказать не могу, разве что могу констатировать очевидный факт: во мне нет ничего такого, что могло бы заставить женщину завязать со мной длительные отношения. Вот Симмону, к примеру, было что предложить. Он был настоящий самоцвет, хотя и неограненный. С первого взгляда ничего особенного, но, если приглядеться, большая ценность. Сим был ласков, добр и внимателен, а что еще надо женщине? Фела была с ним безумно счастлива. Сим был сказочный принц.
Ну а что мог предложить я? По правде говоря, ничего. И того меньше. Я был похож на занятный камушек, который подбирают на дороге, некоторое время носят при себе и, наконец, бросают, сообразив, что, несмотря на свой любопытный вид, это не более чем затвердевшая глина.
— Магистр Килвин, — спросил я, — вы можете себе представить металл, который выдержит активное использование на протяжении двух тысяч лет и при этом останется относительно неизношенным и не потускневшим?
Великан-артефактор оторвался от латунной шестерни, на которой гравировал руны, и взглянул на меня, стоящего в дверях его кабинета.
— Это какой же проект вы задумали, а, ре'лар Квоут?
В последние три месяца я пытался создать еще какую-нибудь схему, не менее успешную, чем "бескровный". Отчасти ради денег, но еще и потому, что узнал: Килвин куда охотнее продвигает студентов, у которых на счету три-четыре впечатляющих изобретения.
К несчастью, здесь меня тоже постигла цепь неудач. У меня было больше дюжины толковых идей, но ни одну из них я так и не довел до готового изделия.
Большую часть идей зарубил на корню сам Килвин. Восемь из них уже созданы, некоторые — больше ста лет тому назад. Кроме того, пять из них, как сообщил мне Килвин, требуют использования рун, запретных для ре'ларов. Три из них были невозможны с точки зрения математики, и Килвин в два счета продемонстрировал мне, отчего это не сработает, избавив меня от необходимости убить впустую десятки часов рабочего времени.
Одну из моих идей он отверг как "абсолютно неприемлемую для ответственного артефактора". Я возразил, что механизм, который сократит время, необходимое для перезарядки баллисты, поможет морякам обороняться от пиратов. Он поможет оборонять города от нападений разбойников из ви-семби…