Хроника времён 'царя Бориса'

Попцов Олег

В рассветной тишине был слышен гул взбудораженной толпы. Ночь пошла на убыль. Мы боялись быть суеверными и принимали её как ещё одну пережитую нами ночь. Мы не знали, что она решающая. Нам хотелось думать так, но на всякий случай мы сказали друг другу - ещё одна ночь позади.

ПЕРЕЛОМ

Время работало на нас. Путчисты не рискнули задержать депутатов России, собиравшихся на свою чрезвычайную сессию. Уже назревало запоздалое волнение союзного парламента. Когда мы узнали, что войскам дана команда покинуть Москву, стало ясно - мы выиграли. Где-то часов в одиннадцать 21 августа я был у Президента, когда стало известно, что руководство ГКЧП вылетает специальным рейсом в Форос. К этому времени было известно, что, как бы отвечая на требование Президента России - освидетельствовать ситуацию - Крючков пригласил Ельцина вместе с ним и Лукьяновым полететь в Форос. Известно, что этот вариант был отклонен, хотя и обсуждался. Никаких гарантий безопасности Ельцину дано не было. Предложение Крючкова могло оказаться ловушкой. Ельцина таким образом хотят выманить из Белого дома, чтобы затем беспрепятственно арестовать его. И вот тут я стал свидетелем нескольких примечательных ситуаций. Информацию об отлете руководства ГКЧП в Форос Ельцин получил с определенным опозданием. Отлаженных каналов информации, своей агентуры в лагере противника российское руководство не имело, сигнал начинал срабатывать где-то уже на выходе, во втором или третьем эшелоне окружения ГКЧП. Так случилось и на этот раз. Все попытки перехватить, как сказал Президент, беглецов по дороге в аэропорт успехом не увенчались.

ГКЧП ещё был в силе и имел мощное охранное прикрытие.

Это интересный вопрос: зачем они полетели в Форос? Три версии, которые обсуждались, имели аналог в российской истории, они в духе придворных интриг нашего Отечества.

Они вылетели, чтобы заявить Горбачеву ультиматум и, если он его не примет, убрать его.

Они вылетели, чтобы повиниться и упасть в ноги царю. В их распоряжении обширная информация. Они будут шантажировать Президента, и, перед страхом быть раскрытым, он найдет выход, чтобы вывести руководство ГКЧП из-под удара. Тогда он вернется из Фороса как миротворец.

И, конечно же, они летят для того, чтобы дискредитировать Бориса Ельцина. Зная давнюю неприязнь Горбачева к Ельцину, им удастся преподнести его шаги как желание показать бессилие Горбачева как человека, не владеющего ситуацией и которого он, Ельцин, спасает в назидание самому Горбачеву, превратив бывшего Президента в политический труп.

Мы лишены возможности узнать истинную правду. И суд над ГКЧП, начнись он через месяц, полгода, год, вряд ли даст ответ на эти вопросы. Все, теперь уже бывшие, постояльцы "Матросской тишины" уверены - время работает на них. Они как бы поменялись местами со своими оппонентами по событиям 19-21 августа 1991 года. Они заинтересованы в отсрочке предстоящего суда. И мои опасения по поводу странного поведения прокуратуры, несмотря на громкие заверения, что преступившие закон получат по заслугам, подтверждаются. Прокуратура выжидает. Вопрос: чего? Обострения политической ситуации в стране, смены власти - или когда Павлов закончит читать материалы следствия? Вообще-то курьезный мотив. Думаю, что у пассажиров спецрейса, вылетавшего с военного аэродрома, были в просчете все три варианта. Их карты смешал не только Ельцин, но и сам Горбачев. Это был очень трудный день, 21 августа 1991 года. И хотя по всей России демократические силы активизировались и начали на местах теснить консервативное крыло, присягавшее на верность ГКЧП, уже назывались номера частей, покидавших Москву, Собчак в Ленинграде полностью контролировал положение - нормы чрезвычайного положения продолжали действовать. Самолет с российским руководством, с разрывом почти в два часа, тоже вылетел в Форос. Задача не допустить контакта Президента с путчистами, быть готовыми к вооруженному столкновению, освободить пленного Президента и вернуть его в Кремль. Всего-то делов... Как ни странно, возникла ситуация с многими неизвестными: Х - с какой целью руководство ГКЧП летело в Форос? Y - возможности охраны, и какое количество ОМОНа задействовано в операции со стороны Крючкова? Z блокирована ли дача Горбачева и к ней надо прорываться или ситуация достаточно лояльна; и, наконец, как поведет себя командующий флотом, когда самолет с делегацией Ельцина приземлится в Крыму? Если Горбачев изолирован, то флот осуществляет эту изоляцию с моря, значит, руководство флотом... (В самом деле, вопрос - с кем руководство флота?
– оставался открытым.) Как рассказывал Руцкой: "Мы просчитывали и допускали возможность западни, поэтому предупредили экипаж - быть готовым к немедленному взлету".

И все-таки главная неясность: что с Горбачевым? И как поведет себя сам Горбачев? По возвращении негромкоголосый Силаев пошутил: "До последней минуты было неясно, кто кого будет арестовывать: они нас или мы их?"

Отрицая примат и диктат идеологии, предавая прошлую идеологию анафеме, они по политическим мотивам размежевываются, расторгаются, рассекаются, находясь практически в неоидеологическом угаре. Заметив друг друга на улице, переходят на противоположный тротуар, чтобы, упаси Бог, не поздороваться, запрещают детям своим поддерживать отношения. И низвергают, низвергают с сиюминутных, потешных пьедесталов, в силу политического опьянения считая их властью.

День 21 августа, как теперь уже известно из печати, устных свидетельств, имел свою драматургию и в Форосе. Наступал момент развязки. Смятение пленного Президента именно в этот день в целом объяснимо. Остается загадкой другое - его спокойствие в те, предыдущие два дня. 18 августа Горбачев был ознакомлен с замыслом заговорщиков - они были у него. Так называемая спецсвязь на ручном управлении, лишенная автоматического режима, в момент отдыха Президента вполне допустимая реальность. Президент отдыхает, его не должны беспокоить. Все неудобства по поводу необязательных, не первостепенных контактов, телефонных разговоров принимают на себя службы, ограждающие покой Президента. Однако в категорию необязательных не могут попасть телефонные звонки президентов Буша и Миттерана. И то, что тот и другой были переадресованы Янаеву, а данные телефонные вызовы случились 19 и 20 августа, после известных событий, говорит со всей очевидностью - изоляция Горбачева была не выдуманной. Без ответа остается другой вопрос: была ли изоляция инсценирована извне участниками заговора - или изнутри, когда её правомерно назвать, скорее, самоизоляцией, желанием Горбачева устраниться и переждать, имея освидетельствованный исторический нелицеприятный разговор с гонцами из Москвы 18 августа, в котором Горбачев якобы страшно ругался, назвал заговорщиков мудаками и авантюристами? Он демонстрировал спокойствие наблюдавшим за ним службам, а сам "кипел" и был полон энергии? Он смирился, и внешнее спокойствие было, скорее, безразличием уставшего бороться человека. И тут мы вспоминаем реакцию Хрущева, узнавшего о причине его немедленного вызова в Москву, на Пленум ЦК, созванный с целью его свержения. Хрущев догадывался о сговоре своих противников, но не предпринял никаких значимых шагов, скорее всего не по причине своей неспособности, а в силу понимания, что его не хватит на тот следующий период, когда он разгонит, снимет с должности, выведет из состава ЦК тех или иных своих противников; он понимал, что вычистить до конца свое партийное окружение он не сможет и рецидивы повторятся через год, возможно, через два. И этим рецидивам будет противостоять человек ещё более преклонного возраста. Хрущеву в момент "тихого партийного переворота" было уже 70 лет. Известны его слова, сказанные в те дни: "Пусть поступают как хотят. Я не стану им мешать".

Судя по своим форосским воспоминаниям, Горбачев был полон энергии сопротивления. Идти на поводу у судьбы - не его стиль. Так или иначе, эту мысль он повторил в своих многочисленных интервью и на пресс-конференциях. Следовательно, спокойствие 19 и 20 августа не было безразличием побежденного. Горбачев ждал. В его положении другого состояния и быть не могло. Ждал, потому что был уверен, или мучился сомнениями, искал выход из ситуации? Скорее всего, 18-го Горбачев понял, что не контролирует ситуацию. Его немедленное вмешательство не могло остановить раскочегаренной машины, да и организаторы переворота не позволили бы ему это сделать. Горбачеву ничего не оставалось, как с достоинством сыграть роль узника. Только изоляция в этом случае оставляла ему шанс, пусть робкий, возвращения к политической жизни. 21-го причина переполоха имела две составляющие: непредсказуемость развязки для него лично и внезапное нервное расстройство у жены. Похоже, в этот момент он на время лишился своего главного советника. Одержи победу путч, у Горбачева не было значимых перспектив. Путч возглавили правые силы, скорее считавшие себя центристами с приверженностью социалистической идее. Все они были поставлены на крыло Горбачевым, однако при закрытых дверях нещадно его поносили: и Павлов, и Янаев, и Крючков, и Стародубцев, и Бакланов, просто они получили права машинистов, когда поезд уже сошел с рельсов. Если при совершении путча они бы обошлись

без него и одержали победу, наивно полагать, что они вернули бы его в Москву на золотой колеснице. Заболевший Горбачев был им нужен на случай несговорчивости парламента, каких-либо иных сложностей. Отсюда заверения в верности идеям перестройки и немедленном возвращении Горбачева к своим президентским обязанностям после якобы выздоровления. Он был им нужен и на случай поражения. Это верно. В их руках было достаточно информации, компрометирующей Президента, и, возможно, они рассчитывали повязать Горбачева этими разоблачениями. Но экс-президент оказался хитрее, в эндшпиле он переиграл противников. Узнав о приезде путчистов, Горбачев отказался их принять, однако потребовал от Крючкова, как он утверждает, немедленно восстановить спецсвязь. И далее последовала наиболее интересная деталь. Первый телефонный разговор Горбачева, получившего свободу, состоялся не с Ельциным, а с Назарбаевым. Это был истинно горбачевский шаг, шаг политика, для которого понятие "искренность" - понятие несуществующее. По-разному возможно истолковать очередность телефонных разговоров, предпринятых Президентом, например, как желание получить наиболее объемную информацию. О позиции России он уже понаслышан, а как же Казахстан, как Назарбаев - энергичный, хитрый политик, кстати, его, Горбачева, ставленник. Все может быть, однако наиболее реальной нам представляется совсем другая версия. Горбачев позвонил Назарбаеву первым, потому что хотел выяснить, так ли уж безукоризненна победа Ельцина над путчистами, а если идти в рассуждениях дальше, то и над самим Горбачевым. Длительная полемика "кто кого" получила однозначное разрешение: Ельцин Горбачева. Если даже предположить дикую мысль, что за этой немыслимой авантюрой в пятом или шестом ряду стоял Горбачев, то в этом случае он проиграл дважды. Горбачев понимал, что Назарбаев самолюбив и тщеславен, и он, Горбачев, выдвигая Назарбаева, симпатизируя ему, а факт этого благоволения был замечен, имел очевидную корысть. Ему нужен был тщеславный, не бездарный лидер, одержимый идеей высокой власти, который мог бы соперничать на союзном небосклоне с Ельциным и был бы способен умерить притязания Ельцина на лидерство. Это бесспорное столкновение двух наиболее значительных фигур, конечно же, ослабляло каждого в отдельности. А значит, каждый из них нуждался бы в союзнике, чтобы взять верх. И таким союзником должен стать сам Горбачев. Выдвигая Назарбаева, Горбачев открывал второй фронт против Ельцина. Не станем выбрасывать на поверхность завершающую фразу: Горбачев ошибся. Он не ошибся, и запоздалое приглашение Назарбаева на Беловежскую встречу лишь подтверждает наше предположение. Участники встречи не торопились приглашать Назарбаева, потому как его флирт с Горбачевым затянулся. Много ли дал Горбачеву разговор с Назарбаевым? Видимо, нет. Как говорят в таких случаях, Горбачев перепроверил себя. Он понял, что карта путчистов бита, но и у него нет козырей. Горбачев вздохнул, пересилив себя, и позвонил Ельцину.

Остальное уже описано, рассказано и пересказано. Встретились, переговорили и полетели назад. Брать с боем резиденцию Президента не прельщало. 21 августа политическая диффузия усилилась, политические силы стремительно меняли полюса притяжения. Однако возвращение двух самолетов назад имело свой драматический сюжет. Как я уже говорил, курс самолета с премьером и вице-президентом на борту штаб Белого дома отслеживал поминутно: где находятся, настроение экипажа, настроение пассажиров. Эта нелегкая задача легла на плечи Иваненко, главы зарождающейся Службы безопасности. Для крайней ситуации, в которой пребывали все мы, вызывающе спокойный, неразговорчивый, с внешностью удивительно стертой, чуть более выдавались полные губы и несерьезная прическа под полубокс. Взгляд пристальный, глаза темные, отчего взгляд становился ещё более внимательным, выжидающим. С периодичностью не более пятнадцати минут появлялся человек, передавал Иваненко листки с какими-то цифрами. Тот внимательно их изучал, делал это молча, показывая глазами, что ждет следующего листка. Затем что-то сопоставлял, и только после этого мы узнавали и про скорость самолета, и про настроение в аэропорту прибытия. Где-то в районе 19 часов Иваненко обронил скупую фразу: "Взлетели. Наши первыми. Горбачев вместе с ними". Мы уже вжились в эту манеру, ничего не спрашивали. Взгляд Бурбулиса буквально прилип к лицу Иваненко, тот с кем-то разговаривал по телефону. Иваненко кладет трубку, опять молчит, затем произносит: "Выруливают на полосу. Сейчас будут взлетать". Странная вещь, как только самолет с российской группой захвата (назовем её для броскости именно так): Горбачев с семьей, все наши, ещё и Бакатин, и Примаков, - короче, как только этот самолет взлетел - мы как бы утратили к нему интерес. Нас беспокоил тот, другой, с Лукьяновым, Крючковым, Баклановым и остальной компанией. И опять гадание. Надежда на экипаж. Какие силы задействованы в их поддержку здесь, в Москве? Охрана Крючкова, это не иначе головорезы, плюс охрана Лукьянова, плюс охрана Бакланова и Язова - он министр обороны, с ним шутки плохи, а вдруг где-то дивизия поддержки? О чем ещё думалось, предполагалось, размышлялось? Все силы безопасности России, а их практически не было, значит, главной фигурой становился Баранников, так вот, вся его команда была стянута во Внуково. Переговоры с экипажем второго самолета каких-либо изменений маршрута не выявили. И все-таки опасения не оставляли нас. Как там в самолете, что там в самолете? Чьи приказы будет выполнять экипаж, что им стоит вместо Внуково посадить самолет на военный аэродром в Кубинке. Что тогда? Или ещё где-нибудь, не обязательно в Московской области, а в оплотном регионе, среди сторонников. А их не так мало. Иваненко держал связь с авиадиспетчерами. Время от времени повторял, ни к кому не обращаясь, одну и ту же фразу: "Вроде все нормально - летят". Ждем, когда второй самолет запросит посадку. Тут же стоит Баранников, он нервничает, хотя старается не подавать виду.

– Значит, летят? Сколько им еще?

Иваненко смотрит на часы.

– Минут двадцать, двадцать пять.

Баранников набирает в легкие воздух и шумно выдыхает:

– Сядут, никуда не денутся. Ладно, мы поехали.

Какое-то оживление, беготня, похоже, что Баранников едет не один. Бурбулис тоже вроде как собирается. Надевает пиджак, одергивает его. Ну что ж, думаю я, финал! Пытаюсь понять, зачем едет Бурбулис. Встречать Горбачева? Это на него не похоже: не любит и не скрывает этого. Арестовывать ГКЧП? Нелепо. Штаб пустеет. Выхожу в коридор. За длинным столом сидит группа депутатов Союза, о чем-то спорят. Председательствует Элла Панфилова. Подхожу ближе. Не верю собственным ушам. Оказывается, это комиссия по привилегиям готовит проект закона. Геннадий Хазанов, он тоже тут, уже вторую ночь, подходит вместе со мной к заседающим.

– У меня есть предложение, - говорит Хазанов.
– Девятым пунктом в постановлении о привилегиях - всем членам ГКЧП, учитывая их прошлые заслуги, предоставить камеры с окнами на солнечную сторону. Инвалидам войны и детства камеры с туалетом. Пусть знают, мы не жлобы. Предлагаю лозунг: "Демократы за гигиену тюремного быта!"

Радио Белого дома только что сообщило: самолет с Президентом на борту приземлился в аэропорту Внуково. Площадь и все подступы к Белому дому, заполненные народом, взрываются криками "ура!".

– Ну, все, - говорю я Полторанину.
– Финита.

Он кивает:

– Переждем ещё одну ночь, мало ли что.

– Переждем, - соглашаюсь я, - где две, там и три.

– А где Бурбулис?
– спрашиваю я.
– Уехал в аэропорт?

Все изображают незнание. Затем кто-то из помощников выдает тайну Бурбулис спит.

Вообще всю эту книгу возможно назвать штрихами к портрету общества, команды, или, чуть точнее, окружения Ельцина, демократии, в том несвойственном виде, в котором мы её постигаем, вымучиваем и, что самое невероятное, - строим. Мне меньше всего хотелось бы задерживаться на воспоминаниях. Три дня и три ночи, как бы они ни были насыщены, это не жизнь и даже не её половина или четверть - это три дня и три ночи. Безусловно, они многое высветили, прояснили, но и неизмеримо больше поставили вопросов. Слишком невелик срок, чтобы получить ответы. А 22 августа была уже другая жизнь, другая ситуация, другое настроение.