Хроника времен Василия Сталина
Шрифт:
С. К. Тимошенко…»
Наркому — наркомово. Надо полагать, Ворошилов знал, о чем судил и на что намекал.
А вот из жанра приказов и директив, если не столь грандиозных, как «Барбаросса», то уж не менее популярных среди пилотов РККА, стал приказ, рожденный кабинетом нового наркома в январе сорок первого. Возможно, мероприятие сие входило в план мобилизации и строительства Вооруженных Сил на текущий год, как целесообразное и необходимое, но аналогов ему в истории современных армий, прямо скажем, не было. Разве что в Древней Спарте или в отрядах гладиаторов могло приключиться нечто подобное?.. Во всяком случае, старым воздушным бойцам приказ
Суть его куда как проста: приказом наркома Тимошенко личный состав Военно-воздушных сил враз переводился на… казарменное положение. Во всех войс ках — жизнь как жизнь, с ее армейской спецификой. А в авиации тех, кто прослужил в РККА менее четырех лет, приравнивали к срочнослужащим и, по существу, переводили на солдатский режим.
— Большинство летчиков и техников, прослуживших уже по два-три года, были женаты, имели детей, — вспоминает Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Б. Н. Еремин. — Но пришлось и их отрывать от семей, переводить в казармы. Все тяжело переживали столь резкую смену привычного образа жизни.
Борис Николаевич в то время был помощником командира эскадрильи и рассказывает, как в связи с приказом Тимошенко на него свалилась куча каких-то бестолковых хозяйственных забот. Дело в том, что наркомовское решение велено было претворять в жизнь с некой душевностью. Красным командирам и политрукам предстояло навести в казармах не просто порядок, а уют, заимствованный из памятных еще домов призрения и богаделен.
И вот в казармы потащили дорогостоящую мебель, ковровые дорожки, плюшевые да бархатные шторы, фикусы в огромных ящиках. Но казарма оставалась казармой.
— У нас, — припомнил Герой Советского Союза штурман А. Царьгородский, — у стола дневального был приставлен специально для отлавливания нарушителей надзиратель. Помню, этот сержант, по фамилии Ковбаскин, отлавливал всех, кто только оказывался между выходом из казармы и дневальным. Пойманному тут же засчитывалась самоволка, и начинались соответствующие выводы и мероприятия по моральному воспитанию нарушителя.
А по вечерам у заборов, которыми огораживались казармы, собирались жены, дети этих самых нарушителей. Многие семьи вообще безоговорочно отправляли подальше от военных городков. Разъяснительная же работа при этом сводилась по существу к бездумной административной отговорке: «Вы — люди военные, а приказ есть приказ. Велено — выполняй!»
Выпускникам училищ присваивали не звание лейтенантов, а сержантов. Определяя в казарму как срочнослужащих, тут же всех стригли под «нулевку». И слонялись лысые короли неба по казармам с плюшевыми шторами, кляня потихоньку неразумный приказ наркома и его самого!..
После совещания высшего командного состава армии, созванного в декабре 1940 года, всех командующих ВВС военных округов и командиров дальнебомбардировочных авиакорпусов пригласили в Кремль.
— В зале, где мы собрались, — вспоминал маршал авиации Н. С. Скрипко, — были стенографистки, которым вменялось записывать все выступления. Они приготовились к работе, но вошел Сталин и, прежде чем начать с нами разговор, дал сигнал всем стенографисткам удалиться. Потом стал говорить. Свое выступление он начал с характеристики международной обстановки. Речь шла о Германии. Негромко, неторопливо Сталин говорил, что немцы вышли непосредственно к западным границам Советского Союза, что возникла угроза прямого военного нападения на нашу страну и поэтому он собрал нас — чтобы обменяться мнениями о состоянии Военно-воздушных сил, боеготовности авиации…
Николая Семеновича тогда только что назначили командиром 3-го дальнебомбардировочного авиационного
— А держался он просто, естественно, мысль выражал ясно, кратко. Ставил какой-нибудь вопрос и логично, обоснованно разъяснял его.
Маршал припомнил, как и сам попросил слова и держал речь о трудностях летной работы в зимних условиях. Зима была снежная. Взлетно-посадочные полосы засыпало снегом, а технических средств для уборки его, для подготовки аэродромов к полетам недоставало. Приходилось использовать весь автотранспорт, личный состав полков, включая летный, а порой ограничиваться уплотнением снега простыми аэродромными катками да волокушами.
Когда Николай Семенович стал пересказывать реплики Сталина по поводу его выступления, я обратил внимание, как он вытянулся по-военному, сделал руки по швам, и в этом движении, которым маршал сопровождал мгновенье разговора с вождем, в легком, едва заметном сквозь улыбку трепете его взгляда неистребимым отголоском пробежало что-то давнее, грозное, от чего терялись и бледнели даже очень мужественные люди.
«Вот азиатчина! Весь мир летает зимой на колесах. В Норвегии снег выпадает на несколько метров — и то справляются и летают. Ведь лыжи на самолете снижают скорость полета, скороподъемность. Это надо понять!.. — так Сталин прервал выступление командира корпуса, но, заметив его смущение, улыбнулся, подправил мундштуком трубки усы и смягчил свой гнев: — Правда, вы не просите, как другие, возврата к лыжам. Это хорошо».
Николай Семенович запомнил все подробности той встречи, все, что говорил сам, что спрашивал Сталин.
— После его реплики я не знал, продолжать ли мне выступление дальше, и попросил разрешения сесть на место.
— Нет, продолжайте, товарищ Скрипко, — сказал он. — Мы вас слушаем…
И молодой командир авиакорпуса продолжил, говорил о частых срывах полетов из-за отсутствия топлива, задержках в его подвозе. 15 тысяч тонн горючего хранилось рядом, на складах, а взять его — в случае перебоев с подвозом — нельзя. Тревогу вызывали авиационные моторы: многие из них устарели, выработали установленный ресурс, и самолеты по этой причине простаивали. Летный состав не получал необходимой тренировки.
— Когда я начал о двигателях, о неполном использовании летных смен из-за простоя самолетов, Сталин что-то сказал Рычагову, сидевшему с ним рядом в президиуме. С совещания мы разъехались с полной ясностью — возможна скорая война. Сталин прямо и откровенно назвал нашего вероятного противника — гитлеровская Германия…
Здесь, пожалуй, уместно заметить, что в те суровые годы на различных открытых совещаниях, встречах да и в тайных кабинетах считалось нормой высказывать свои мысли, отстаивать что-то, возражать Сталину по проблемам войны. Интересно по этому поводу суждение маршала Г. К. Жукова:
«Сталин… Сложный, противоречивый, но очень умный. В войну вначале разбирался в стратегических вопросах слабо, но ум, логика мышления, общие знания, хватка сослужили ему хорошую службу, и во втором периоде войны, после Сталинграда, был как Верховный Главнокомандующий вполне на месте. Мне нравилось, что в работе Ставки не было бюрократической волокиты — вопросы решались тут же. Но предварительно он всесторонне изучал вопрос или план будущей операции. Внимательно исследовал данные, вызывал к себе людей, военных специалистов, и на заседание приходил во всеоружии. Не терпел верхоглядства, приблизительности. Между прочим, умел слушать возражения. Это неверно, что Сталину возражать было нельзя, — я возражал, доказывал, и не раз!»