Хроникёр

Балуев Герман Валерианович

С сапогами в руках Куруля выскочил в коридор. Директор высунулся вслед за ним и крикнул своим чугунным голосом, от которого за перегородками в отделах все мертво притихли и затаились:

— И получи новый полушубок! Скажи: я велел! — И Севостьянов скрылся из Курулиных глаз, с грохотом затворив за собой дверь.

Лысенький сел на стул, заложил ногу на ногу и посмотрел на свой качающийся хромовый сапог.

— Александр Александрович, — сказал он тихо. — Я не закончил дознание. И прошу мне обеспечить сюда явку Курулина.

Сидя по обе стороны стола директор и следователь длительно помолчали,

не глядя друг на друга, а как бы рассматривая двух оставшихся в кабинете пацанов. Потом Севостьянов встал и вышел. И вернулся с обутым в сапоги Курулей. Куруля молча сел рядом с Федей, а Севостьянов опустился в свое кресло, навалился локтями на стол и погрузил в поднятые ладони лицо.

— Пацаны! — подавшись вперед, спросил лысенький. — Вы когда правду станете говорить?

— А хоть сейчас, — подняв лицо, тихо сказал Федя.

— Так в чем же дело?

— Как вы с нами, так и мы с вами, — сказал Федя.

— Эх, пацаны! — с искренней досадой сказал лысенький. — Вы на меня обиделись, директор на меня обиделся, я на вас на всех обиделся, — все это тьфу! — плюнул на пол лысенький, — по сравнению с тем, что среди нас может быть враг. Военный завод чуть не взорвался, а вы мне тут цирк устроили, рубашки рвете, ну? — Лысенький закурил папиросу и походил, дымя, по кабинету. — Вы единственные, — остановился он и склонился к нашим, — кто там, внутри, после загорания был. И вы мне врете! А если врете насчет сапог, то как я могу вам поверить в другом?! Я даже спрашивать вас об этом боюсь.

— С этого бы и начали, — сказал Федя.

— Ну вот. Считайте, что начал. Сапоги оттуда?

— Ну! — вяло сказал Куруля. — Мои дробью посекло все. А тут новые пропадают. Вот и...

— Дробью?.. — ухватился лысенький. — В тебя стреляли?

— Да ну! Кто?! — замахал руками Куруля. — Это ж сами! Сдуру! Случайность!

— Ну смотри! — недоверчиво сказал лысенький. Он придвинул стул, сел и развернул у себя на коленях схему сгоревшего склада. — Мы с вами специально в этом кабинете, чтобы вам натуру было видно в окно. Итак!.. В каких помещениях вы были? И что вы необычного там видели?

— Какого необычного? — спросил Лешка. — Склад как склад.

— Давайте припомним, как распространялся огонь.

Они показали, в каких помещениях были.

— А ведь там канат пеньковый протянут был возле стенки, — вдруг вспомнил Федя.

— А ведь точно! — вскинулся Лешка. — Я и сам сперва удивился, а потом уж не до того стало... По канату огонь-то бежал, во!

— Пацаны! — как бы призывая к чрезвычайному вниманию, тихо воскликнул лысенький, весь подался вперед и глаза вперил в Курулю.

— А чего канат? — помедлив, каким-то чужим голосом сказал Куруля. — Размотался с бухты, вот и лежал! — Он пожал худыми плечами, еще раз пожал, взглянул на лысенького и опустил глаза.

— Пацаны! — угрожающе протянул лысенький. Он вскочил и нервно походил по кабинету. — Вот что: идите! — сказал он внезапно. — И подумайте... — Выставив распирающий китель животик и заложив руки за спину, он пристально посмотрел им вслед.

Они вышли из конторы и сощурились от всеобъемлющей мягкой белизны. На бревнах у скверика их ожидали Пожарник и Крыса. Но Куруля не пошел к ним, а прислонился спиной к вылинявшей от вчерашнего

жара стене.

— «Подумайте»... А чего нам думать?! — с пренебрежением сказал Лешка. — Нашел себе думальщиков!

— Говоришь: размотался с бухты, — глядя под ноги, удивился Федя. — А ведь канат через все помещения был протянут? — Он вскинул глаза на Курулю.

— И керосином полит, — бесцветно сказал Куруля. — Пахло!

— А я еще думал, чего он нам вслед орет как зарезанный: «Куды-ы, робяты?! Куды?!» —ошеломленно сказал Лешка.

— Кто «он»? — не понял Федя.

— Да кладовщик! — тускло сказал Куруля.

Куруля медленно стал закуривать, а Лешка, прислонившись с ним рядом, поднял голову и стал смотреть на заволоченное близким снегом небо. Надо бы сказать, — одними губами спросил Федя.

— Иди, скажи, — безразлично хмыкнул Куруля.

— Что ему будет? — обронил Лешка.

— Будет! — с нажимом сказал Куруля.

И все трое мертвенно помолчали.

Постояли, не шевелясь, избегая смотреть друг на друга.

— Враг, что ли? — шепотом спросил Федя.

— Вряд ли! — все тем же чужим голосом и не сразу откликнулся Куруля. — Слямзил чего-нибудь да и струсил. Вот те и... — Куруля сплюнул. — Свой дом за озером, трое детей.

— Ты что же, еще вчера знал? — тоже каким-то не своим, грубым голосом спросил Лешка. Его стал трясти противный, лошадиный озноб.

— Нет. Федя вспомнил про канат, и как стукнуло: «Вот ведь как он устроил, сволочь!»

— У-уй! — с отвращением сказал Лешка.

— Может, все это нам померещилось? — с надеждой прошептал Федя.

Куруля затоптал окурок, ссутулился, усмехнулся жестко:

— Если хотите, давайте думать так.

— У-уй! — сказал Лешка.

— Ну так что? — с черной ухмылкой взглянул на своих Куруля. — Так плохо и эдак плохо. Только ведь гад... — Помедлил и с нажимом спросил: — Или нет?

Лицо у Лешки стало несчастным, а Федя еще больше насупился, стал разглядывать свои валенки. Потом вскинул голубенькие глаза на Курулю:

— Гад.

Лешка постоял с поднятым к небу лицом, обронил сипло:

— Гад.

— Ну вот и приговорили, — криво усмехнувшись, бросил Куруля.

Сунув руки в карманы, раскачиваясь больше, чем обычно, он пошел к бревнам. Лешка и Федя поплелись за ним.

— Ну что, наломали рога? — еще издали крикнул Пожарник. — Так и надо: не суйся, пока не просят. Тоже нашлись! Герои! Выискались... Все стоят — они лезут! — плевался Пожарник. — Конечно, вопрос: чего? — Пожарник в последнее время заматерел, округлился, прочно стал стоять на ногах. И подпуска уж позволял проверять как хозяин — как бы снисходя к несмышленым. Такой артист! Стерлядку снимут —так он ее сразу в корзину, крапивой выстланную, уложит. А бель костлявую — братве на ушишку: дескать, вот вам от моих щедрот. И с корзиной идет на базар — солидный, озабоченный: добытчик! хозяин! мужик! Лодку с Волги в затон перегоняли, так подцепил целый плотик бревен. Два дня надрывались, пока притащили эти бревна в затон. Пригодятся, говорит, бревна-то, может, говорит, прируб буду строить, а нет, так, говорит, на дрова... Короче: стал какой-то отдельный. И говорить стал твердо, не то что Лешка, и сам не знающий, что сейчас наболтает его язык.