Хроники Академии Сумеречных охотников. Книга II
Шрифт:
К Академии Саймон уже привык. Привыкнет, без сомнения, и к Идрису – когда наступит время.
Как много всего изменилось! И Саймон тоже стал другим. Но ему удалось не потерять самое ценное. К нему вернулось имя его сердца.
Изабель и Клэри оглянулись на него. Девушки шли плечо к плечу, так близко друг к другу, что водопад черных, как вороново крыло, волос Изабель смешивался с пламенеющими на голове Клэри кудряшками цвета заката. Саймон улыбнулся. Теперь он знал, как ему на самом деле повезло, особенно по сравнению с Марком Блэкторном, которого держали в плену, вдали от всех, кого он любил, – и по сравнению с миллионами других людей, которые не знают, что же они любят больше всего на самом деле.
– Саймон, ты идешь? – позвала
– Да, – откликнулся он. – Иду.
Ему повезло узнать этих людей. Повезло узнать, кем они стали для него, а он – для них: любимым, не забытым и не потерянным.
Испытание огнем
В последнее время Саймона стали одолевать мысли об огне. Казалось, огонь его избегает. Казалось, он, Саймон, ему не нравится.
Паранойя, не иначе.
Снаружи, на улице, деревья стояли облетевшие, трава побурела. Внутри, в Академии, даже плесень отступила, залегла в спячку между камнями в стенах подвала. Сумеречные охотники не признавали центрального отопления, так что тепло в Академии давали только камины. Но каминов было не очень-то много, и почему-то они всегда оказывались слишком далеко. Где бы Саймон ни сидел, камин всегда потрескивал у дальней стены. Обычно студенты из элиты старались зайти в класс первыми и усесться поближе к огню. Но даже когда все входили одновременно, Саймону неизменно доставалось самое дальнее от камина место. А когда ты замерз, треск пламени начинает казаться тебе тихим издевательским смехом. Саймон попытался выкинуть эту мысль из головы – ясно же, что огонь над ним не смеется.
Иначе это уже и вправду паранойя.
В столовой было несколько каминов, но Саймон с Джорджем давно перестали искать места поближе к теплу – это было бесполезно. Саймон глянул в тарелку – и сказал себе, что пора прекратить и это. Хватит рассматривать, чем их кормят. Хватит думать о еде. Надо просто есть.
Получалось у него не очень. Каждый день здешняя еда будто дразнила Саймона – то одним куском какого-нибудь знакомого блюда, то другим. Этим вечером его ждало что-то вроде жаркого… похоже, вперемешку с хлебом. И с перцем. И еще с чем-то красным.
Пицца. Кто-то обжарил пиццу во фритюре.
– О нет, – Саймон произнес это вслух.
– Ты чего?
Джордж Лавлейс, его сосед по комнате, уже собирал с тарелки остатки своего ужина. Саймон просто помотал головой в ответ. Все, из-за чего он мучился, шотландца практически не беспокоило.
Правда, будь Саймон дома, в Бруклине, он и сам не стал бы так переживать, если бы вдруг узнал, что кто-то обжарил пиццу во фритюре. Подумал бы, что какой-нибудь хипстерский ресторан решил заняться разрушением традиционной пиццы, – а что еще, спрашивается, делать хипстерскому ресторану в Бруклине? Саймон посмеялся бы, а потом, может быть, в какой-то момент жареная пицца стала бы популярной, а потом бы появились киоски, торгующие такой пиццей, и он бы тогда ее попробовал. Потому что это Бруклин – и потому что это пицца. Но что он мог предположить здесь и сейчас? Лучшее, что приходило на ум, – что кто-то уронил или нечаянно разломал сырую пиццу, а повар принял единственное возможное решение – бросить все в кастрюлю с маслом и начать импровизировать.
Проблема вообще-то не в пицце. Проблема в том, что пицца вызвала к жизни мысли о доме. Всякий житель Нью-Йорка при виде такой ужасной пиццы непременно вернется в мыслях домой, пусть всего на несколько мгновений. Саймон родился и вырос ньюйоркцем, точно так же как студенты из элиты родились и выросли Сумеречными охотниками. Пульс и рокот большого города – часть самого Саймона. Жизнь в Нью-Йорке не менее сурова, чем в Академии. Саймон с младых ногтей научился смотреть под ноги, чтобы не наступить на крысу в метро или на краю какой-нибудь людной площади. Натренировался инстинктивно уворачиваться и отскакивать в сторону, чтобы не попасть под брызги грязной снежной слякоти из-под колес такси. И ему даже не приходилось глядеть
Безусловно, у Нью-Йорка были и куда более привлекательные стороны. Саймон скучал по тому времени, когда можно было гулять по Бруклинскому мосту и смотреть на город, освещенный ночными огнями, на огромные рукотворные горы, на волны реки, катящиеся внизу. Ему не хватало ощущения, что вокруг него постоянно толпятся люди, занимающиеся самыми разными удивительными делами. Не хватало чувства, что все вокруг – это постоянное великолепное шоу. И не хватало семьи и друзей. В обычных школах сейчас как раз время каникул, и он остался бы дома. Мама уже достала бы менору, которую он еще ребенком раскрасил на уроке лепки из глины. Яркий подсвечник был размалеван хаотичными мазками синей, белой и серебристой краски. Они с сестрой, как всегда, испекли бы картофельные блины, а потом все сидели бы на диване и обменивались подарками. И все, кто ему дорог, были бы на расстоянии короткой прогулки, самое большее – одной станции метро.
– Ну вот, ты опять, – заметил Джордж.
– Прости.
– Не извиняйся. Понятно же, почему тебе плохо. Каникулы, а мы торчим тут.
Вот что было в Джордже замечательно – он всегда принимал все как есть и не пытался никого осуждать. Жизнь в Академии Сумеречных охотников имела много недостатков, но большинство из них Лавлейс компенсировал. У Саймона и раньше были хорошие друзья, но никто из них, в отличие от Джорджа, не стал ему почти братом. Они делили комнату. Они делили большие несчастья, маленькие победы и отвратительную еду. И в атмосфере соперничества, царившей в Академии, Джордж всегда прикрывал другу спину. Лавлейс не радовался превосходству, когда ему что-то удавалось лучше (белокурый был сложен как греческий бог, и в спорте за ним было не угнаться). Саймону полегчало. Дружеское плечо и очередное подтверждение того, что Джордж его понимает, – о чем еще мечтать?
– А она что тут делает? – Джордж мотнул головой, указывая подбородком куда-то за спину Саймона.
В дальнем конце зала – рядом со смеющимся камином – появилась ректор Пенхоллоу. Обычно она в столовой не ужинала. Да что там – она всегда обходила это место десятой дорогой.
– Прошу вашего внимания! – возвестила ректор Пенхоллоу, поднимая руку. – Мы хотим поделиться со всеми студентами Академии замечательными новостями. Жюли Боваль, Беатрис Мендоса, пожалуйста, подойдите ко мне.
Жюли с Беатрис одновременно поднялись, обменявшись улыбками. Саймон уже видел раньше такие улыбки, такие синхронные движения – точно так же вели себя Джейс с Алеком.
Девушки стали пробираться к ректору. Скрипели отодвигаемые стулья – все уступали им дорогу, а вслед летели приглушенные шепотки. Огонь в камине смеялся, смеялся, стрелял искрами и снова смеялся. Когда Жюли с Беатрис добрались до декана, та обняла их за талии и развернула лицом ко всей Академии, собравшейся в зале.
– С огромным удовольствием сообщаю, что Жюли и Беатрис приняли решение стать парабатаями.
Столовая взорвалась аплодисментами. Кое-кто из студентов встал – в основном из элиты, кто-то заулюлюкал и засвистел. Ректор подождала несколько секунд, а затем вновь подняла руку.
– Как всем вам известно, стать парабатаями означает взять на себя очень серьезные обязательства. Это связь, которую может разорвать только смерть. Я понимаю, что многие из вас теперь задумаются, отыщете ли вы своего парабатая. Не у всех Сумеречных охотников есть парабатаи, да и не все этого хотят. Посмотрим правде в глаза: у большинства из вас парабатая не будет. Запомните это, пожалуйста! Это очень важно. Но если вы, как Жюли с Беатрис, почувствуете, что нашли своего парабатая, или захотите поговорить с кем-нибудь о церемонии или о том, что она означает, можете обратиться к любому из преподавателей. Каждый из нас готов помочь вам принять это важнейшее решение. И мы поздравляем Жюли и Беатрис. В честь этого события сегодня вечером всех ждет торт.