Хроники империи, или История одного императора
Шрифт:
Побывав в Карате, она с радостью убедилась, что все ее тамошние друзья живы, здоровы, и пребывают в относительном благополучии. С особым удовольствием она посетила семейство иммигрантов из Наи, глава которого некогда выступал ее заступником и опекуном. А именно, частенько вытаскивал Илис, тогда еще юную бесшабашную девчонку, из различных неприятных ситуаций, в которые она мастерски и со вкусом влипала.
Глава семейства звался Брайан Эрк. Смуглый и брюнетистый, внешностью он больше походил на южанина, да и говорил без характерного наинского заикания, на удивление быстро усвоив истрийский акцент. Характер у него был тяжелый и вспыльчивый, Илис ежеминутно выводила его из себя, и на людях он вовсю демонстрировал свою к ней неприязнь. Но стоило ей угодить в переделку, он тут же несся сломя голову
Заявившись к Эрку в дом без предупреждения, на правах старого друга, Илис обнаружила, что маленькие дети превратились в статного юношу и миловидную девушку, но ее не забыли. Помнили ее и хозяева дома. Анастейжия Эрк встретила ее с искренней радостью, а вот для Брайана возвращение Илис стало шоком. Сбыв ее с рук, он рассчитывал никогда больше ее не встречать, ни в качестве беглянки, ни — тем более — в качестве наставницы магической школы (о своем княжеском титуле Илис скромно умолчала и в юности и теперь). Пришлось задабривать его длинным и обстоятельным рассказом о своих путешествиях по морю и материку, и, разумеется, о близком знакомстве с Барденом. Увы, заговорив о Бардене, Илис спохватилась слишком поздно, увлекшись рассказом. Она и сама не заметила, как на арену вышел Грэм, и пришлось поведать об его страшной участи. Умалчивать о ней Илис посчитала нечестным. Брайан спал с лица, Анастейжия побелела и едва не лишилась чувств. С Грэмом их связывала старинная дружба, родившаяся еще в Наи — если только можно назвать друзьями людей, которые не видятся годами, как не виделись Грэм и Брайан. Когда же, наконец, они встречались, Грэм неизменно находил приключения на свою голову и уносился в неизвестном направлении. Тем не менее, Брайан называл его младшим братом и принимал все его жизненные перипетии близко к сердцу. Гибель старого друга, более того — брата, — его страшно поразила. Илис была глубоко опечалена ролью горевестника, которую ей пришлось на себя взять, и расстались они в настроении отнюдь не веселом.
В тот визит к Эркам случилось одно важное событие.
Старший сын Брайана и Анастейжии, Лал, уже год как ходил юнгой на одном из торговых судов, приписанных к Карату. Илис посчастливилось застать его дома, где он проводил небольшой отпуск между плаваниями. Несмотря на брюзжание отца (которому не очень-то нравилось выбранное сыном занятие), он не ходил, а буквально летал на невидимых крыльях, лучась от радости, и было от чего: только что он получил свое первое жалование, и к тому же его повысили до матроса. Узнав о его профессии, Илис подумала, что неплохо было бы свести с ним Рувато.
Она помнила, каким оживленным был князь во время морского путешествия. В Ифрании же, куда Илис время от времени наведывалась, он превращался в весьма неприятного ей человека. Улыбчивая ирония сменялась циничным равнодушием. Илис переставала узнавать старого друга, ей было больно видеть происходящие с ним перемены. К тому же ей стало известно, что Рувато проявляет повышенный интерес к братству Прайоса, часто бывает в его храмах и подолгу беседует с его служителями. Когда Илис спросила, правда ли все это, Рувато ответил утвердительно и довольно равнодушно добавил, что занялся изучением истрийского законодательства. Лицо у него при этом было постное.
В самом интересе к истрийским законам ничего страшного не было, Слоок всегда отличался пытливым умом и не упускал возможности узнать что-либо новое. Илис напугало другое. В свое последнее посещение Ифрании она отметила, что Рувато имеет необычайно бледный и отрешенный вид, взгляд его серьезен и обращен внутрь, словно он старался разглядеть что-то в глубине своей заледеневшей души; а речь замедлилась даже по сравнению с его обычной манерой говорить протяжно. Теперь он не говорил, а почти вещал. Кроме того, он перестал улыбаться,
Рувато любил украшения: ранее его пальцы были унизаны драгоценными кольцами, а шейный платок зачастую украшала брошь с крупным камнем. Лишившись состояния, он лишился и своих драгоценностей, и долгое время обходился вовсе без них. Поэтому кольцо, появившееся на его пальце, не могло остаться незамеченным. Да и формы оно было необычной — в виде головы грифона. Объяснять, что значит это кольцо с олицетворяющим Прайоса зверем, Илис не было нужны. Она поняла окончательно: Рувато нужно срочно спасать, иначе в следующий раз она увидит его в храмовом балахоне, с ликом, изможденным постом, но просветленным благодатью Прайоса, и с душой, скованной множеством обетов.
Еще месяц назад трудно было бы поверить, что такому светскому кавалеру и дамскому угоднику, как Рувато, взбредет в голову посвятить себя служению одному из Двенадцати, но теперь его внезапная одержимость становилась очевидной. Мятущаяся, уставшая душа князя, сжатая в тисках железного самообладания, жаждала покоя — любой ценой. Весьма возможно, что внезапная одержимость эта была непосредственно связана с его недугом и являлась следствием душевного расстройства, но Илис не располагала временем выяснять, так ли это. С большим трудом ей удалось уговорить Рувато посетить Карат, где, не теряя времени, она привела его в дом Эрков.
Брайан не слишком обрадовался появлению знатного гостя. Светские манеры и Брайан Эрк были несовместимы, а в Рувато, несмотря на простое платье и отсутствие драгоценных побрякушек, дух высокого аристократизма угадывался за несколько лиг. И он даже не попытался придать своему поведению хотя бы видимость простоты; держался, словно в модном салоне. Может быть, он делал это не нарочно, а вследствие неискоренимой привычки, но Брайан-то этого не знал и чувствовал себя не в своей тарелке. Выросшая в доме состоятельных родителей Анастейжия и то оробела, а юная дочка Эрков так и вовсе спряталась в своей комнате, уведя с собой младшего брата. Наблюдавшая за хозяевами и гостем Илис в отчаянии уже думала, что все пропало, когда появился Лал.
К ее великой радости и не меньшему же удивлению, Рувато и Лал сразу пришлись друг другу по душе, несмотря на разделяющую их возрастную пропасть глубиной почти в двадцать лет. Но даже огромная разница лет казалась сущей мелочью по сравнению с различиями в их воспитании и свойствах их натур.
И однако же с первой секунды Рувато понравился открытый, ясный взгляд и широкая ребячливая улыбка юноши. Напряжение, которую неделю не отпускавшее его душу, ослабло. А вот чем он, нынешний, пленил юного Лала, оставалось только догадываться. Ни Рувато, ни Илис так этого и не поняли. Возможно, дело было в том трудноуловимом «нечто», что вообще часто влечет юную неискушенную душу к душе человека немолодого, много знающего и остроумного, но небезгрешного и, возможно, недоброго.
Знакомство князя с Лалом имело именно тот исход, на который рассчитывала Илис: Лал уговорил капитана взять в плавание пассажира, готового отработать свой проезд, выполняя любую работу. И, надо полагать, долго оставаться в качестве пассажира Рувато не намеревался.
Когда Илис покидала Карат, Рувато уже три дня как был в море.
Через несколько месяцев, уже вернувшись к себе в школу, она получила прелюбопытные известия, касающиеся князя. На «Элизии» — так называлось судно, на котором служил Лал, — он прибыл в Самистр, где и задержался на какое-то время. Чем он намерен был там заняться, неясно, но в одном из портовых городов он свел знакомство с купцом, затеявшим некое предприятие, опасное и ненадежное, но обещающее принести огромную прибыль в случае успешного завершения. Рувато изъявил желание участвовать в этом деле, чему Илис ничуть не удивилась: живший в нем неудовлетворенный дух авантюризма требовал воплощения. Гораздо сильнее ее заинтересовал вопрос, где князь достал деньги, чтобы внести свою долю, но ответить на него мог только сам Рувато…