Хроники Мировой Коммуны
Шрифт:
– Аля, ну ты ведь сама такого эффекта добивалась, чего теперь удивляешься? – вслед за девушкой вошла женщина лет сорока пяти, по виду – то ли цыганка, то ли грузинка, в галифе, сапогах, красной косынке и знакомого, слишком хорошо знакомого Романовскому фасона кожаной куртке.
Ну конечно, как он сразу не догадался! Прогрессоры-конкуренты из соседней альтернативки! Краснопузая сволочь из романа на соседней полке! Настоящий враг – не жалкие местные мальчики для битья, а равные по возможностям противники. Значит, рано паниковать – игра продолжается, и не может быть, чтобы
– И чего же вы хотите, товарищи? – вернувшееся самообладание позволило Михаилу вложить всю возможную издевку и ненависть в последнее слово.
– Кстати, Марьям, а как он сейчас выглядит в реальном мире? – спросила Аля, не обратив внимания на вопрос цесаревича.
– Попробую показать, – Марьям щелкнула пальцами, девушка в черном платье удивленно моргнула, затем скривилась от омерзения:
– И правда – упырь какой-то.
– Что, что вы со мной сделали?! – закричал Михаил, глядя удивленно на свои руки, которые неожиданно приобрели какой-то бледно-серый цвет.
– Да без проблем, можешь в зеркале посмотреть, – Марьям щелкнула пальцами второй раз, и на месте черного прямоугольника, бывшего окна, появилось обыкновенное зеркало. Вместо здорового молодого человека, чье лицо стало бы достойным украшением обложки GQ, а сексуальное загорелое тело и без графической обработки пристойно смотрелось бы в любом спортивном журнале, цесаревич увидел в отражении мертвенно-бледное существо с атрофировавшимися мышцами и совершенно лысым черепом, напоминающее и в самом деле то ли вампира, то ли толкиновского Голлума. Потрясенный произошедшей с ним метаморфозой, Михаил страшно заорал, нервы его не выдержали и он попытался броситься на женщин… но обнаружил, что ноги его намертво приросли к полу.
– Это уже ты? – улыбнулась Марьям. – Молодец, быстро учишься.
– Спасибо, я с детства мечтала быть волшебницей, – ответила Аля и нахмурилась. – С детства, которого у меня, оказывается, не было. И я так и не стала до конца материалисткой: сколько бы умных книг ни довелось прочитать, а разум все равно протестовал… Ладно, давай заканчивать. Я думала, это доставит мне больше удовольствия – добраться до него наконец.
– Ты его однажды уже убила, – напомнила Марьям.
– Не помню, – покачала головой Аля. – Что было – не помню, чего не было – помню, такой вот парадокс…
– Да кто вы такие?! – прохрипел сорванным голосом Михаил.
– Мы не палачи, если тебя это обрадует, – ответила Марьям. – Конечно, мир, который ты столько лет тиранил и насиловал, больше в тебе не нуждается, и можно было бы убить тебя прямо здесь – но зачем? Ты и так хуже чем мертвец. Да и вообще – вашу компанию мы судить не имеем полномочий, так что пока посидишь тут. Ю, загрузи ему обучающий курс для старшеклассников, чтобы не скучал. И убери, кстати, этот додескаден, мы же не едем никуда, я просто не вижу этого меню…
Поезд неожиданно и одномоментно словно остановился – то есть исчез звук движущегося вагона, однако
– Здравствуйте! – слегка механический мужской голос не имел, казалось, четкого источника, раздаваясь со всех сторон. – Вас приветствует интерактивная обучающая среда типа «Меринг». Скажите «меню», если желаете продолжить работу в голосовом меню. Скажите «линза», если хотите синхронизировать работу терминала с вашим нейроинтерфейсом…
Цесаревич ощутил, что сковывающая его сила исчезла в тот самый момент, когда Аля и Марьям без следа растворились в воздухе, но, подбежав к двери и распахнув ее, он наткнулся на очень твердую и абсолютно черную стену – такую же, каким было окно вагона пару минут назад. Больно ударившись о нее лбом, Михаил наконец осознал, что все происходящее – не сон, а страшная реальность. В этот момент ему до смерти захотелось потерять сознание, однако в спасительное забытье нельзя было впасть усилием воли.
И тогда, чтобы вызвать, словно демона, свою последнюю надежду – безумие, избавляющее от страданий, – цесаревич страшно, но совершенно неестественно расхохотался.
– Глупо все-таки вышло, извини, – Аля достала очередную папиросу, приложила к ее кончику палец, пока та не затлела, раскурила и неловко улыбнулась. – Если честно, я хотела, чтобы он ползал у меня в ногах, выл от страха, дрожал как осиновый лист. А получилось…
– Такие вещи вообще мало радости приносят, поверь моему опыту, – ответила задумчиво Марьям.
Они стояли на краю вокзальной площади, посреди которой молодой человек в форме железнодорожника с наспех повязанной на левом рукаве красной лентой зачитывал немногочисленным слушателям – торговкам, дворникам, носильщикам, ранним пассажирам – постановление об упразднении самодержавия. Не до конца проснувшийся вокзальный люд реагировал без особого энтузиазма – впрочем, побить смутьяна или отвести «куда следует» тоже никто не порывался.
– А что теперь? – спросила Аля, глубоко затянувшись. – Мы построим социализм или это будет все равно такой же обман? Если мы просто призраки внутри машины, если все это – не настоящий мир, не будет ли издевательством играть в революционеров?
– Почему ты думаешь, что у меня есть готовый ответ? – вопросом на вопрос ответила Марьям. – Я знаю только одно: ты умеешь бороться, любить и ненавидеть так, как не каждый может в мире, который ты зовешь «настоящим». Для нескольких девочек там, снаружи, ты уже послужила нравственным образцом, можешь поверить. Так почему твой мир должен быть менее настоящим, чем наш? Может, мы и разные, но есть одна по-настоящему универсальная ценность, которая нас объединяет.
– И какая же?