Хроники Нового Средневековья
Шрифт:
Было это лет десять назад. С тех пор смерти в жизни горожан не стало меньше. Как выяснилось, она не подчиняется декретам Конвента. Она все также исправно собирала дань. Просто растеряла весь былой аристократизм и сакральность, стала мерзкой и жалкой, как наводнившие город нищие.
Каждое утро с улиц подбирали трупы, вылавливали в заросших тиной каналах, находили в закоулках городского парка, выгребали кровавое месиво из разгромленных кабаков. Смерть не щадила никого: изуродованных мертвецов выносили из лачуг и роскошных особняков, наспех перестроенных согласно прихотливому
Печальные мысли прервал стук в дверь. Палач нехотя встал, взял лампу и пошел открывать. Большой охотничий нож остался лежать на столе. Смерти Палач не боялся.
На крыльце стояли четверо. Загомонили все разом. Больше всех старался самый маленький, черный и вертлявый, как бес. Подкручивал тоненькие усики и резко проводил ребром ладони по острому кадыку.
Сначала Палач подумал, что они хотят прикупить вина, не хватило ребятам. Но внимательнее прислушавшись к словам вертлявого, чуть не выронил лампу.
– Повтори. Только не все хором. Пусть говорит этот.
– Палач ткнул вертлявого пальцем. Тот покачнулся, расплылся в пьяной улыбке и чуть было не свалился с крыльца. Спас толстяк, вовремя подперев его мощным пузом.
– Желаем, бля, што бы все по закону и понятиям! Как у людей, понял? сказал вертлявый, облизнув губы.
– Дай-ка гляну.
– Палач протиснулся между перил и тугим животом толстяка и прошел по тропинке туда, где в темноте белело женское платье.
– Эту суку удавить мало. Но надо все путем, как положено, - сказал самый спокойный из четверки, встав за спиной у Палача.
– Вот разрешение от Пахана. Бабок дадим, сколько скажешь...
Но Палач его не слушал. Он, как завороженный, смотрел на тонкую шею девушки. Представил, какая она ломкая и нежная, как стебелек хризантемы, побитый первым осенним заморозком.
– Как зовут вас, госпожа?
– прошептал Палач.
– Лиля, - ответила девушка и опустила голову.
– Лилия.
– прошептал Палач. Сразу же представился черный пруд и одинокая лилия, положившая на черное стекло льда cвою белую головку, увенчанную хрустальной диадемой первых снежинок.
– Лилия...
– Договорились?
– прохрипел над ухом самый спокойный.
– А? Да, да, конечно. Едем.
...Он вывел их на берег лесного озерца. Все здесь было, как он хотел: черная вода, луна и строгие стволы сосен.
– Есть в графском парке черный пруд,
Там как поймают, так и прут, - гнусаво затянул чернявый, но тут же получил локтем в бок от самого спокойного.
Палач взял девушку под руку и повел по влажной от вечерней росы траве к берегу. Ее рука была такой нежной и легкой, и сама она в полупрозрачном шелковом платье казалась сотканной из лунного света. Палач подумал, толкнуть ее, полетит над водой и дальше в высь, навстречу полной луне диковинной белокрылой птицей.
Он поставил девушку на колени. Ее онемевшие от страха пальцы никак
– Молись, милая. Молись, как умеешь. Если бы бог слушал только одобренные церковью молитвы, он бы не знал и сотой части того, что творится у него под носом, - прошептал он ей в маленькое ушко, зажигая свечу.
Четверка осмелела и, чавкая мокрой землей, стала подбираться ближе.
– Стойте, - прогремел голос Палача.
– Стойте, где стоите, жалкие душегубы. Имейте почтение перед Смертью.
– Он выставил вперед хищно заблестевший в лунном свете клинок.
– Слушайте и молчите! С вами говорит Палач, безымянный и безликий слуга Смерти.
Четверка замерла, не решаясь пересечь невидимую черту отделявшую их от Палача.
– Не всякому суждено родиться, но всякому рожденному суждено умереть. Смерть есть таинство, а творение смерти есть высшее из искусств. Грязные ублюдки, отнимающие жизнь, что вы знаете о ней? Вам никогда не познать Жизнь, потому что вам не дано постичь - что есть Смерть. Так смотрите же, вы, жалкие подмастерья Смерти! Смотрите внимательно! Может быть вы успеете уловить великий миг, когда Жизнь покидает тело...
С этими словами он неожиданно для своих лет легко, как юный матадор, развернулся, рисуя в черном воздухе серебристую дугу протяжно засвистевшим мечом.
Одним ударом он снес голову девушке и загасил дрожавший язычок свечи...
... Назад возвращались молча. В машине было душно от табачного дыма и жарко от притертых друг к другу тел.
На выезде на Кольцевую их подрезала белая "девятка". Чернявый выматерился, дал по тормозам и рванул рычаг переключения скоростей. Но было уже поздно. Из "девятки" выскочили двое.
Заряд картечи разнес в дребезги лобовое стекло. В лицо Палачу ляпнулся горячий липкий комок. Закрывавшей ему обзор кучерявой головы вертлявого не было. Были плечи, а головы не было.
Палач зарычал и всем телом навалился на дверь. Он услышал, как громко щелкнул передернутый затвор " Ремингтона".
" Поздно!
– мелькнуло в голове.
– Меч в багажнике. Слишком поздно..."
За несколько бесконечных мгновений до выстрела он успел себе представить, что сделает с его телом картечь, выплюнутая "Ремингтоном" почти в упор.
" Боже мой, какое убожество!" - прошептал Палач.
Пророк
Он всегда знал, что по жизни его ведет Высшая сила. От этого жизнь не становилась прекрасней. Вряд ли что-нибудь может украсить это убожество. Но чувство защищенности, приобретенное в обмен на дар и обязанность пророчествовать, делало жизнь более-менее сносной.
Вечером он ни с того, ни с сего принялся проповедовать на Королевской площади. Иногда на него находило такое, Высшая сила врубала пророческий дар на полную мощность, его несло, и слова сыпались, как из прохудившегося мешка. Ересь, не ересь, это еще доказать надо, времена теперь другие, но находило э т о, как правило, в самом неподходящем месте.