Хроники Реликта. Том 1
Шрифт:
Забава закинула ногу за ногу, покачала головой.
— Не узнаю тебя, Аристарх. Вы, русские, всегда отличались размахом и удалью: раззудись, плечо, размахнись, рука! Неужто иссякла былая удаль? Подмок порох? Душа запросила покоя?
Железовский сбычился, посмотрел на ее колени, выглянувшие из-под халата, неожиданно улыбнулся:
— Ты выбрала не лучшую из пословиц, могу привести сотню других, отвечающих ситуации. Например: гром не грянет, мужик не перекрестится. Дитя плачет, мать не разумеет. Или такую вот: удалой долго не думает.
Боянова
— Да, пословиц у вас много, на все случаи жизни, это я знаю. Есть и такая: женский ум лучше всяких дум. Мужских, естественно. Нам предстоит из двух зол выбрать меньшее: то ли «задавить» Конструктора в «струну», уничтожив тем самым самое древнее из всех разумных существ, то ли позволить ему уничтожить нас, — при столкновении ли БВ с Системой, или при выходе Конструктора из БВ. Вот и решай.
Помолчали, хорошо понимая друг друга и без слов.
— Что мы можем противопоставить К-мигрантам? — тихо спросила Забава. — Кроме бесстрашия, мужества и силы воли безопасников и пограничников?
— А этого мало?
— Мало! — жестко отрезала Боянова. — Все ваши императивы, штатные режимы, оперативные сети рассчитаны на человека, на его логику, интеллект, мораль и этику, но сам говорил, К-мигранты — нелюди! И подход к ним нужен иной.
— Да какой другой? — поморщился Железовский. — Какой подход нужен существам, отличным от нас только способом появления на свет. Да и какое право «де юре» мы имеем считать их не людьми? И если начать судить о них с этой точки зрения, то кто тогда мы?
— Бедный Аристарх, — грустно проговорила Боянова. — Бедный «роденовский мыслитель». Как же ты все-таки зажат в рамках моральных конструктивов, закрепощен страхом ошибки и ложными представлениями о гуманизме. Если нас не станет, к чему тогда все твои рассуждения о жестокости, насилии и праве выбора?
Снова помолчали. Потом Железовский украдкой сделал пальцами знак, отгоняющий нечистую силу.
— Я останусь?
Забава покачала головой, и комиссар послушно встал.
— Не обижайся. — В голосе женщины прозвучали усталость и печаль. — Я не нуждаюсь в заботе, ты знаешь.
Железовский, несмотря на габариты и вес, двинулся к двери совершенно бесшумно, на пороге оглянулся.
— Ты ошибаешься, Забава.
— В чем, мастер?
— В том, что не нуждаешься в заботе… не говоря уж о любви. Выражаясь высоким штилем — все доброе в душе рождает только любовь, остальное — от лукавого. Покойной ночи.
Вышел.
Забава посидела немного в той же позе, потом улыбнулась и, вырастив из стены зеркало, долго рассматривала себя, сначала в халате, затем обнаженную, то приглаживая волосы, то распуская их по плечам. Вздохнула. Свет торшера медленно сжался в точку, угас. Комнату бесплотным туманом затопил мрак, И тогда стало видно, что лицо Забавы чуть светится изнутри, словно расплавленное стекло, и свечение это пульсирует в такт сердцу.
За нами —
Дежурный гранд-оператор транспортной базы погранслужбы «Фиорд-III» Ольбор Шелланнер, по личным причинам с нетерпением ждавший конца смены, был приятно удивлен, когда позвонил шеф-распорядитель базы и сообщил, что смена заявится на два часа раньше.
Переглянувшись с напарником, Шелланнер, скрывая радость, кивнул, потом спохватился:
— Что-нибудь случилось? Или мы не укладываемся в график?
Лицо шеф-распорядителя с тяжелым подбородком, мясистым носом и прозрачными глазами, с длинными баками и бородкой «а ля викинг» не дрогнуло.
— Центр попросил изменить программу стажировки, поэтому вас сменит экипаж Стенсена.
— Я никого из них не знаю?
— Нет, но это не имеет значения.
— Да вы его не слушайте, он согласен, — вмешался напарник Шелланнера, продолжая мысленный диалог с инком-координатором: транспортные потоки шли густо, база обслуживала не только норвежско-шведско-финский регион, но и Вневемелье, поэтому, несмотря на компьютерное координирование, распределение транспорта по заявкам всегда требовало вмешательства человека.
— Я могу направить их и в другой корпус, — сказал шеф-распорядитель меланхолически.
— Нет-нет, все нормально, — поспешил согласиться Шелланнер. — Пусть проходят контроль.
Спустя несколько минут в уютный зал-пост первого корпуса базы, снабжающего потребителей космотехникой среднетоннажного класса, вошли двое в стандартных коричневых комби обслуживающего базу персонала.
Они остановились в центре зала, за вырастающими из пола «тюльпанами» кресел управления, внутри которых, как пестики и тычинки в чаше цветка, сидели операторы первой вечерней смены, заступившей в шесть часов вечера.
«Лепестки» эмканов мысленного (пси) и звукоуправления, связи с компьютером контроля среды, аварийной и пожарной службы, сдублированные трижды, у одного из «тюльпанов»-кресел отогнулись в стороны, «тюльпан» раскрылся, из него выпрыгнул Ольбор Шелланнер. Выгнул спину, разминаясь.
— Стенсен, — представился первый из сменщиков, — рослый молодой человек с прищуренными до узких щелочек глазами.
— Порядок, — отозвался Шелланнер, пряча нетерпение, с удивлением глядя на второго сменщика. — Желаю спокойного дежурства. Это и есть ваш стажер?
Стенсен на мгновение поднял тяжелые веки, затем снова сощурился, но как ни был увлечен Шелланнер своими мыслями, он отметил какую-то странность в облике дежурного.
— А что, есть сомнения? — спросил стажер неожиданным басом; выглядел он лет на шестнадцать-восемнадцать, не больше.
Озадаченный Шелланнер смешался, пожал плечами, оглянулся на Стенсена, но тот уже скрылся в «тюльпане». С шелестом раскрылись лепестки второго кресла, из него вылез улыбающийся напарник Шелланнера, окинул мальчишку-стажера веселым взглядом, с недоумением вздернул брови.