Хроники вечной жизни. Иезуит
Шрифт:
Музыка смолкла, и над площадью повисла тишина. Представление началось.
На сцену выскочил шустрый паренек в маске и, подражая деревенскому говору, начал:
— Привет, дражайший зритель, я тебе Представиться спешу, я — Арлекин. Хоть я в дворцах богатых не живу, Хоть из народа вышел, тем не менее, Вельможу я любого обману ИЗрители захлопали, Арлекин убежал, а ему на смену вышли Орацио и Изабелла. Последовала сцена любовного объяснения.
Стефанио с удивлением смотрел на темноволосую актрису: она играла настолько проникновенно, что зрители стихли, жадно ловя каждое слово. Стройная, изящная, она, казалось, жила на сцене.
— Бьюсь об заклад, она и в самом деле в него влюблена, — восхищенно прошептал Роберто.
Сцена закончилась, Орацио и Изабелла удалились за кулисы, их место заняли купец Панталоне и слуга Бригелла. Стефанио сразу стало скучно. Хотелось, чтобы поскорее вернулась темноволосая красавица.
Час пролетел незаметно, представление подошло к концу, и актеры под аплодисменты и улюлюканье зрителей вновь сделали парадный круг по сцене. Роберто с нетерпением спросил:
— Ну, как?
— Великолепно. С удовольствием посмотрел бы еще раз.
— Правда? — обрадовался Бантини. — Подожди, сейчас.
Активно работая локтями, он пробрался к сцене и что-то спросил у Орацио. А через минуту вернулся и сообщил:
— В следующую субботу на площади у моста Святого Ангела. Только я с тобой не пойду, лучше посижу в «Золотой форели».
— Ладно, схожу один.
Однажды перед занятиями в аудиторию, где за длинным дубовым столом сидели студенты, вошел ректор, Роберто Беллармино, в сопровождении седобородого господина лет пятидесяти с вытянутым лицом, проницательным, вдумчивым взглядом и бородавкой на левой щеке. Причудливо изогнутые брови выдавали в незнакомце безудержного спорщика.
— Господа, у меня для вас сюрприз, — объявил ректор. — Позвольте представить вам лучшего математика и астронома Европы, заслуги которого признаны многими университетами и правителями. Он любезно согласился прочесть вам несколько лекций.
Беллармино выдержал эффектную паузу и объявил:
— Синьор Галилео Галилей!
Студенты тихо ахнули. Это имя было хорошо известно любому образованному итальянцу. Профессор Пизанского и Падуанского университетов, член Академии Рысьеглазых, автор многих трактатов, Галилей был ярым сторонником идей Коперника о Солнце как центре Вселенной и в своих работах полемизировал с Аристотелем и Птолемеем, полагавшими центром мира Землю.
Стефанио с восторгом смотрел на незнакомца, все еще не веря сказанному. Величайший ученый, изобретатель зрительной трубы, открывший пятна на солнце, фазы Венеры, звезды Медичи, приехал, чтобы прочесть им лекции?! Невероятно!
Все
— Тихо, братья, тихо, — улыбнулся ректор. — Синьор Галилей сейчас начнет занятие, и ему нужно, чтобы все были спокойны и сосредоточенны. Прошу, садитесь на места. А вы, профессор, сюда, пожалуйста.
Когда первые восторги улеглись, а Роберто Беллармино покинул комнату, Галилей встал, и четким, хорошо поставленным голосом начал занятие. Лекция была построена в виде спора сторонника общепринятой точки зрения о Земле как центре мира и приверженца теории Коперника. Речь ученого изобиловала ироничными, насмешливыми замечаниями в адрес схоластиков, цеплявшихся за старые представления и не желавших признавать достижений науки.
— Не расходятся ли ваши взгляды со Священным Писанием, профессор? — спросил Роберто.
Галилей с горячностью ответил:
— А если и так, что с того? Тем хуже для Священного Писания.
Пораженные студенты воззрились на него.
— Вы берете на себя смелость спорить с церковью? — изумился Андреа. — Осторожнее, а то наш ректор отправит вас на костер, благо, опыт в этом деле у него есть.
Все рассмеялись.
— Да посмотрите же на мир объективно! — воскликнул ученый. — Откройте разум навстречу истине. Разве может быть что-либо убедительнее, чем явления природы? Если реальность вступает в спор с Писанием, чему надо верить? Своим глазам или тому, что нам говорят святые отцы?
— А в чем же противоречие? — живо поинтересовался Стефанио.
— Да во всем! Приглашаю вас, господа, сегодня же ночью посмотреть на небесные светила в зрительную трубу — я подарил ее университету. И вы сами все увидите. Впрочем, есть и те, кто отрицает очевидное. Некоторые до такой степени боятся отойти от традиционных представлений, что говорят, будто увиденное в трубу — иллюзия или какой-то обман с моей стороны. Коллегия кардиналов неделю — синьоры, неделю! — заседала, чтобы вынести решение, грешно ли смотреть в изобретенную мной зрительную трубу.
Стефанио слушал Галилея, а в голове у него звучали слова, сказанные когда-то Нострадамусом: «Инквизиция — стопор всех наук. Сборище дураков, которые ищут ересь там, где ее нет, мешая при этом развитию медицины, астрономии, философии… А сами устраивают судебные процессы над животными, на полном серьезе судят саранчу, гусениц, мух. Назначают им адвокатов, выносят приговоры, отлучают от церкви… Ну не дураки ли?»
— На самом деле инквизиторы и есть еретики, ибо мешают человеку познавать законы, созданные Великим Зодчим, — пробормотал Стефанио, цитируя Нострадамуса.
Студенты этих слов не расслышали, а ученый, стоявший рядом, с живостью наклонился к нему.
— Сколь мудро вы это подметили, синьор! Как ваше имя?
— Надьо, профессор.
Стефанио был смущен и польщен одновременно.
— Я запомню ваши слова, синьор Надьо. Очень правильные слова. И смелые.
Вечером того же дня Стефанио столкнулся с Галилеем в университетском коридоре.
— А, дорогой мой синьор Надьо.
Ученый быстро подошел и, понизив голос, сказал: