Хроники времен Сервантеса

Фромер Владимир

Его арестовали прямо в мастерской Гвидо и препроводили в знаменитую Королевскую тюрьму Севильи, где он должен был находиться, пока не выплатит долг.

— Ты там долго не пробудешь, Мигель. Я обещаю, — произнес, обнимая его, художник.

— Присылай мне иногда кварту-другую вина и чего-нибудь пожрать. Я слышал, что в этой тюрьме содержание ужасное, — сказал Мигель.

Хроника пятнадцатая,

в которой рассказывается о том, при каких обстоятельствах приступил Сервантес к созданию романа о Рыцаре печального образа

Королевская тюрьма находилась на окраине города вблизи крепостной стены. Огромный двор был обнесен забором из

пригнанных друг к другу столбов. Во дворе находилось высокое прямоугольное здание, похожее на амбар. Это и была тюрьма. В заборе имелось трое ворот: золотые, серебряные и медные, названные так в соответствии с платой, которую слуги закона взимали с узников. Те, кто проходили через золотые ворота, пользовались наибольшими привилегиями. Они жили в одиночных камерах верхнего этажа. Серебряные ворота предназначались для узников победнее. Они содержались в довольно просторных камерах, где койки не стояли впритык друг к другу. Ну, а медные ворота были уделом бедняков без гроша за душой, и жили они в зловонных загонах по двести — триста человек в каждом.

В этой тюрьме за все надо было платить. Охрана, постоянно требовавшая мзды, обирала узников до нитки. Сервантесу платить было нечем, и он был помещен в барак первого этажа. Это было обширное помещение с маленькими окнами, тускло освещенное сальными свечами. Койки здесь стояли тюфяк к тюфяку. Вонь была жуткая, но ему, имевшему за плечами алжирский опыт, это не очень мешало.

Сервантесу еще не приходилось видеть такой гремучей человеческой смеси, как в этой тюрьме. Здесь не принимался в расчет характер совершенного преступления. Задолжавший банку купец спал бок о бок с серийным убийцей. Койка мелкого мошенника находилась рядом с койкой отцеубийцы, которого уже ждала виселица. Профессиональные шулера, фальшивомонетчики, грабители и наемные убийцы находились в постоянном общении с людьми, оказавшимися здесь волею случая. Им предстояло или доказать свою невиновность, или гнить в тюремной клоаке. Здесь не стихал шум, гогот, звучала дикая ругань. Сервантесу стоило усилий не забыть, что все эти существа — люди, созданные по образу и подобию Божьему. У каждого из них была своя история, смутная и тяжелая, как похмелье. Впрочем, здесь никого ни о чем не расспрашивали. Это было не принято. Способность ничему не удивляться считалась у заключенных высшим достоинством. В основном же это был народ угрюмый, завистливый, тщеславный, хвастливый и подозрительный.

Дверь камеры оставалась открытой, но когда Сервантес решил выйти во двор, чтобы глотнуть свежего воздуха, ему преградили путь скрещенными алебардами. За право выхода надо было платить. Хуже всего, что за право умыться тоже надо было платить. Лишенный такой возможности Сервантес чувствовал себя ужасно. К тому же его донимали клопы, которых тут было великое множество.

К нему подсел коренастый человек с длинными обезьяньими руками, свидетельствовавшими о недюжинной силе.

— Сальвадоре, — представился он. — Со вчерашнего дня я раб Его Величества. — Это означало, что вчера этот человек был приговорен к каторжным работам на галерах. — А ты почему здесь?

— За долги.

— Дело житейское, — усмехнулся новый знакомый. — Я-то по крайней мере шестерых порешил. Будет, что вспомнить. А тебе не обидно, что загремел за такой пустяк в твоем-то возрасте?

— Обидно.

— А что у тебя с рукой?

— Лепанто, — неохотно произнес Сервантес.

Ему уже давно надоело рассказывать про Лепанто. Сальвадоре сразу проникся уважением к старому воину.

— Если кто тебя обидит — скажи мне.

— Я и сам могу за себя постоять, — ответил Сервантес.

Трое суток провел он в обществе клопов и всякого сброда, а на четвертые в дверях возник улыбающийся Гвидо. В руках он держал сумку с бутылками.

— Ну,

как ты, Мигель?

Сервантес пожал плечами.

— Измеряю глубину лужи, в которую попал. Здесь, в этом болоте, ядовитые испарения столь утонченные, что изучить их можно лишь самому отравившись.

— Новости не очень хорошие, Мигель, — сказал Гвидо. — Дело твое приняло дурной оборот. Некий доктор Ле Пас — член совета инквизиции, курирующий интендантское ведомство, постановил, что ты должен в казну две тысячи талеров, потому что все твои долговые расписки странным образом исчезли. Это злонамеренный и бессмысленный абсурд. Я уже подал жалобу.

— Вонючий, — сказал Сервантес. — Этот мерзавец нашел все же способ со мной рассчитаться.

— Что еще за вонючий?

— Неважно. Две тысячи талеров! Это значит, что мне отсюда никогда не выбраться.

— Да ладно, Мигель. Все не так мрачно, как кажется. Что-нибудь да придумаем. А пока пошли.

Гвидо встал и жестом предложил Мигелю следовать за ним. Мигель повиновался, ни о чем не спрашивая. Гвидо провел его мимо золотых ворот на винтовую лестницу, ведущую на верхний этаж. Они очутились в небольшой светлой комнате, где были стол, аккуратно застеленная кровать и туалет с душем.

— Помещение и еда оплачены на два месяца вперед, Мигель. Но ты тут столько не пробудешь. Я найду способ вытащить тебя.

— Боже мой, здесь есть вода, и я могу наконец смыть с себя всю мерзость. Как мало, оказывается, нужно человеку для счастья, — сказал Сервантес.

— Я вижу, ты стал мудрее за эти три дня, — усмехнулся Гвидо, наполняя вином стаканы.

— Пожалуй, да, потому что чувствую себя сегодня не таким умным, как мне казалось трое суток назад, — сказал Сервантес.

* * *

Гвидо ушел, и Сервантес остался один. В первый раз за эти трое суток. Только теперь он почувствовал, какое это благо — одиночество и как он в нем нуждается. Заботливый Гвидо снабдил его чернилами и бумагой:

— Напиши смешной и захватывающий роман, Мигель, — сказал он уходя. — У тебя получится.

Сервантес тоже чувствовал, что получится. Напряжение, в котором он жил годами, вот-вот вызовет вспышку творческой активности. Накопленная энергия души найдет выход, как находит его кипящая вода, взрывающая стенки парового котла. Период безысходного отчаяния, творческого бессилия, унылого и томительного ожидания закончится здесь и сейчас. Он зашел в туалет освежить лицо, отразившееся в маленьком зеркале. Всмотрелся в свои черты, словно видел их впервые. На него глядел пожилой, измученный житейскими невзгодами человек. Лицо избороздили вялые складки, придавшие ему одутловатый вид. Усы, приобретшие серебристый оттенок, печально свисали вдоль основательно побелевшей бороды. Рот с зубами, сидящими не очень густо, потому что их осталось всего шесть. Лишь глаза сохранили горделивое и упрямое выражение. Ему пошел шестой десяток, а он все еще не сумел реализовать себя.

Но теперь настал его час. Он уже знает, как пользоваться чарующим задором мысли в сложной и увлекательной игре вдохновения. Его духовность, пропитанная соками уникального жизненного опыта, приправленная острой чувственностью и солью едкой иронии, созревшая под солнцем многих небес, станет катализатором готовой вырваться на свободу творческой энергии.

Итак, кто будет героем его книги? В какой-то степени он сам в облике крепкого костлявого старика, свихнувшегося на чтении рыцарских романов и решившего возродить в Испании золотой век рыцарства. По характеру своему и мировосприятию его герой будет истинным рыцарем, ценящим звание идальго превыше всего. Он, как и сам Сервантес, будет считать изобретение пороха делом низким и подлым, ведь после этого личное мужество и доблесть воина на поле брани утратили прежнее значение.