Хроники Вторжения
Шрифт:
Сеня гнусаво произносил похабные слова, ни к кому особенно не адресуясь. Произносил монотонно и безостановочно. Пузо вместе с присосками колыхалось и напоминало ползущего ежика, царя ежей.
Мне подумалось – сейчас потрошить примутся. Потом подумал – а есть ли в помещении женщины? Убедил себя, что нет, потому как никого кроме нас с Сеней видно не было. Тогда подумал, что они наблюдают за нами через окно. Повертел головой насколько мог – окон вроде не было. Ну тогда точно, решил я, следят с помощью телекамер. Боятся нас как инопланетян.
Лежать вот так было неуютно. Хмель куда-то выветрился, и очень хотелось
– Да, Сеня, мы с тобой теперь пришельцы. Ощущаешь?
Сеня заохал и умолк.
Прошло еще, наверное, полчаса. Или час – не сориентируешься. Задница одеревенела, поясница затекла и невыносимо ныла. Сеня стал матюгаться низким хриплым голосом. Но теперь в его нецензурщине появился смысл – он непреклонно требовал от неведомых непечатных гадов свободы и немедленных извинений. Сеня даже стал оперировать угрозами и аргументами юридического характера.
Но вот сзади отворилась дверь, и к нам подошли четверо энергичных типов в белых халатах. Я зажмурился. Но потрошить они нас не собирались. Сноровисто отсоединили липучки и провода, освободили от жгутов и напоследок вернули нашу одежду.
Мы принялись вяло одеваться, а в бокс вошел Игорь Мстиславович. Он сиял, был доволен и вообще вел себя как хозяин.
– Ошибочка вышла, господа писатели, – признался он и радушно предложил Сене курить.
Сеня в знак примирения принял от инспектора сигаретку и стал с жадностью заглатывать дым – весьма неаппетитное зрелище. Я же чувствовал себя совершенно ушибленно, мне хотелось в горячую ванну, в постель, мне невыносимо хотелось пива. Пива я и попросил.
Игорь Мстиславович повел нас из подвала наверх. По пути не удержался, объявил, что мы им и такие нужны, и то, что мы не инопланетяне, для них даже много лучше. Зарвавшийся комконовец, конечно, благодушествовал, а меня его восторги насторожили – чего они еще придумали на наши бедные головы?
Движемся мы с Сеней по винтовой лестнице никакие. Хочется сжаться, стать маленьким, приникнуть к мамкиному подолу, как в детстве. Детство: изумрудно-зеленые луга, по ним бродят коровы, мычат, щиплют траву. Мир царит и в небе голубом, и всюду под ним. Впрочем, в детстве я коров не видел. С этими милыми животными я познакомился уже в армии – любили они по полигону дефилировать. Смотрят на тебя добрыми, честными глазами, каких среди людей я не замечал, жвачку свою пережевывают – нега и нерушимое спокойствие. А ты, зачуханный солдатик, стоишь с лопатой, тебе надо землю копать, а тебе жарко, солнце палит... Подумалось: коровы – вот настоящие хозяева земли! А мы – разбойники и проходимцы, в смысле пришельцы, марсиане, неведомым ветром занесенные в эти палестины, на головы мирных аборигенов, вот этих самых, щиплющих травку.
Это я описываю сумбур мыслей, медленно колыхавшийся во мне, когда мы никакие поднимались куда-то вверх, затем брели, пошатываясь, по коридору. Ни коридора я не видел, ни дверей в нем, не помню – стоял ли кто из охраны там. Произошло вытеснение моего испуга, страха и прочего ужаса в эти мелкие мыслишки и летние воспоминания то ли о детстве, то ли о больших армейских маневрах, когда было хорошо.
Наконец нас ввели в залу. Она занимала весь третий этаж, была столь обширной, что в ней,
В углах – светильники навроде разноцветных софитов, но с мягким светом. Имеется белый рояль, в другом углу на небольшом подиуме – электроаппаратура с приданными ей гитарами, ударной установкой и клавишными синтезаторами. Над одним из диванов – доспехи и мечи, а над другим – опять-таки гитары с разнообразным количеством струн. Надо думать, хозяин – меломан и разводит цветы; по крайней мере, в цветнике, разбитом тут же, под окном – довольно любопытные экземпляры орхидей и еще каких-то незнакомых ярких цветков; это их терпкий аромат я уловил, как только мы вошли.
Стены, потолок и камин облицованы желтым мрамором. Скажете, такого зверя не бывает? Я знаю, да только фактура у этих стен вполне мраморная.
Игорь Мстиславович предложил нам располагаться на диване, что вместе с пуфиками и низкой посадки столами проворные хлопцы в черных костюмах выстраивали в центре залы.
Я сел и перевел дух. Рядом плюхнулся Сеня. Интересно, все-таки, как мягкие блага цивилизации способны действовать на психику – я как-то быстро успокоился. Уже через несколько минут я с любопытством озирался по сторонам, вновь ощутив себя писателем. Я был наблюдателем в центре небывалых событий.
Сеня шумно сопел и тоже озирался, вполне скептически. Я обрадовался за него: человек релаксировал на глазах, в нем снова можно было узнать лауреата государственной премии писателя Татарчука. Наконец он хмыкнул и ткнул меня локтем:
– Видал – желтый мрамор! Инопланетяне его с Венеры завозят, сволочи. Все здесь инопланетяне. Только мы с тобой – люди! Эй, как там тебя, Мстиславич, где моя мобилка? Вещь дорогая, спутниковая связь. В натуре.
– Видите ли, – вежливо отвечал комконовец, – аппарат временно изъят у вас по соображениям вашей и нашей безопасности. Не надо бы, чтобы вы куда-нибудь отсюда звонили. Но вы не беспокойтесь...
– Видал? – опять ткнул меня Сеня. – Нас, людей, боятся.
Тут он изловчился и поймал за рукав чернокостюмника – тот как раз с хрустом разворачивал над столом накрахмаленную скатерть – и грозно вопросил:
– Признавайся, ты инопланетянин?
Ушлый Сеня уже смекнул, что нам ничего страшного не грозит.
Молодой человек ловко освободил рукав и вновь сосредоточился на скатерти. Сеня тут же о нем позабыл. Он что-то уловил в поведении Игоря Мстиславовича и немедленно сообщил мне:
– А комитетчик-то волнуется. Мелкая рыбешка. Жди серьезных акул, брат.
Я же как-то отрешился от происходящего, наверное, даже задремал, потому что стол как-то незаметно оказался сервирован, а от распахнутой балконной двери потянуло холодком. Начинался рассвет, и предрассветный ветер колебал верхушки елей у самых окон.
Передо мной на столе стояла запотевшая бутылка пива. Я глянул на Игоря Мстиславовича – тот ободряюще кивнул. Я с отвращением глотнул разок-другой, но потом пошло как по маслу. От пива меня отпустило по-настоящему, наплыла приятная дремота.