Хроники выживания

Ерещенко Светлана Владимировна

Находясь в сильном стрессе, начав эпопею с онкологами разных медучреждений и впервые в жизни готовясь к обширной полостной операции на брюшине, Люба иногда невольно думала, как могла сложиться ее жизнь, если бы она на несколько лет не доверила ее недопрофессионалу.

Она даже один раз пришла в поликлинику с целью поговорить с почти погубившим ее врачом. Той не оказалось на месте.

Люба пыталась дозвониться ей, чтобы сообщить о диагнозе и попросить подучиться хотя бы ради других пациентов.

Но ни увидеться, ни

услышаться с врачом так и не удалось.

Как будто отвело.

И правда, куда еще Любе было устраивать разборки с врачами, ведь теперь почти все ее силы и средства уходили на обследования, осмотры, подготовку к операции.

Предстояло выбрать куда госпитализироваться для удаления опухоли и химиотерапии, если гистология покажет рак.

Люба выбрала онкологический диспансер, потому что там ей не назначили таксу за операцию.

В отличие от других мест.

Диспансер все еще частично существовал по совдеповским законам.

Обстановка там тоже была, скорее, совдеповская: строгая, без излишеств, напоминавшая Любе детскую поликлинику, куда мама водила ее до школы на лечебную гимнастику.

Врачи онкодиспансера были в основном выходцы из советских медицинских ВУЗов, с обычным отношением к работе и без звездной болезни.

Правда, иногда, возможно, в силу огромной занятости, усталости, кое-кто из них срывался.

Онколог поликлиники диспансера Ольга Николаевна, которая готовила документы Любы к госпитализации, была резка, несколько раз довела ее до слез, особенно когда грубо крикнула: «Идите к зеркалу, женщина, посмотрите на свой большой живот и не тяните с операцией!»

А когда Люба по наивности положила врачу на стол заключение из другого медучреждения, у той случился приступ гнева, после которого Люба боялась идти к Ольге Николаевне на прием и почти каждый раз, выходя из кабинета, плакала.

Хирургом назначили Виктора Васильевича, который юмором, энтузиазмом и человечностью заряжал окружающих и вообще был располагающим к себе мужчиной. А когда Люба увидела в ординаторской на его столе икону святого Луки Воино-Ясенецкого, она как-то уверилась, что все будет хорошо.

Самым страшным было уходить в наркоз.

Привыкшая контролировать, что с ней происходит, Люба невероятно боялась медикаментозной отключки, из которой могла и не выйти.

Как оказалось, ее страх не был беспочвенным, после наркоза она не сразу смогла дышать, и медики ее «заводили».

Итак, Любу прооперировали и назначили шесть курсов химиотерапии, так как рак, к сожалению подтвердился.

Несмотря на это, хирург постоянно шутил и обнадеживал ее.

Как-то Люба сидела в столовой, погруженная в свои невеселые мысли. После операции она восстанавливалась дольше других – рана плохо заживала.

Вдруг в столовую заглянул Виктор Васильевич.

Увидев печальную Любу, хирург воскликнул:

– Фомина, почему вы все время грустная? Вы что, в образе?

Люба

прыснула со смеху.

Зато когда медсестра без анестезии выдирала у нее приросшую в брюшине дренажную трубку, Люба орала от боли, ведь ее никто не предупредил, что эта процедура в диспансере не обезболивается.

Приезжая позже на лечение, она каждый раз не знала, кто из онкологов будет курировать курс химии.

Однажды у нее случился разрыв шаблона, когда проводивший одну из химиотерапий онколог Николай Александрович не взял денег, которые Люба давала врачам после капельниц из благодарности. Он один отказался от вознаграждения, и Люба его зауважала.

Этот доктор впоследствии сыграл в ее судьбе знаменательную и драматичную роль.

В целом, несмотря на мелкие нюансы, Люба была очень благодарна сотрудникам онкодиспансера, которые действительно спасли и продлили Любе жизнь в тот период.

После операции и химий Любе назначили поддерживающее лечение и отправили ее домой.

К сожалению, из экономии она сама себе колола внутримышечно лекарства, заработала огромный абсцесс и снова попала на операционный стол.

Оперировали Любу студенты-медики под местным наркозом.

Который они сделали не очень грамотно, и Люба орала от боли и теряла сознание. Студенты пробуждали ее нашатырем и экспериментировали с обезболивающим.

В довершение того дня санитарка, прикатившая кресло-каталку в операционную, чтобы транспортировать Любу в палату, так грубо стащила ее с операционного стола, что Люба повторно взвыла от боли, чуть не теряя сознание.

Затем были бесконечные два месяца перевязок, в течение которых Люба узнала много нового о психологии земляков.

На прием к хирургу всегда была огромная очередь.

На перевязку пациенты могли заходить без очереди. Это в идеале.

В реальности каждый поход в поликлинику сопровождался большим напряжением и тревогой: какая сегодня у посетителей будет «температура»?

Позволят ли ей с ее инвалидностью зайти на перевязку? Или начнут орать, ругаться и даже угрожать?

Однажды молодой человек, ожидавший приема, сказал Любе, что начнет ее бить, если она попытается зайти в кабинет к хирургу без очереди.

На что Люба искренне ответила, что боится его. И что никогда не знаешь, кто перед тобой на самом деле.

В другой раз немолодая грузная женщина стала отталкивать Любу от двери кабинета хирурга, чтобы не дать ей туда зайти.

Так Люба усвоила правила игры в этой поликлинике и чаще всего по нескольку часов мирно сидела в очереди, чтобы попасть на перевязку.

Рекорд составил четыре часа ожидания.

Иногда Люба думала, что будь она знатной вязальщицей, вязала бы в очереди к врачам шарфы. По совокупности общая протяженность шарфов в готовом виде могла быть километровой, и их вполне бы хватило, чтобы одарить теплыми изделиями всю длинную очередь.