Хронико либеральной революции. (Как удалось отстоять реформы)
Шрифт:
“Гражданский союз”, напротив, безапелляционно осудил “эксперимент” Козырева, опубликовав специальное заявление. “Трибуна международного форума, – говорилось в нем, – была использована в целях внутриполитической борьбы, для выражения узкопартийной точки зрения, причем в совершенно неуместной форме… Подобное поведение недопустимо для официального представителя великой державы”.
Мнения радикальных оппозиционеров предугадать и вовсе было нетрудно. Председатель Российского христианско-демократического движения Виктор Аксючиц заявил, например, что “устроенный Козыревым спектакль из двух выступлений выходит не только за рамки дипломатического этикета,
Вот уж и про “человеческую мораль” вспомнили…
Один из лидеров “Российского единства” Михаил Астафьев произнес столь же суровый приговор: “Поступок Козырева беспрецедентен. Выбрали неподходящее место для шуток. В цивилизованных странах за это сразу увольняют с государственной службы…”.
Ельцин почти сразу же отмежевался от странной выходки своего министра. Причина была понятна: кремлевский лидер только что, после тяжелой борьбы, заключил перемирие с оппозицией, и новое обострение отношений с ней было ему совершенно ни к чему. Главной политической целью для президента к тому моменту стал референдум. Важно было ни в коем случае не допустить, чтобы он по какой-то причине, тем более причине случайной и нелепой, сорвался.
По логике вещей, после стокгольмской мистификации Козырева Ельцин должен был бы в самом деле отправить его в отставку. Во всяком случае, пресса почти единодушно пророчила ее. Называлось даже имя наиболее вероятного преемника – российский посол во Франции Юрий Рыжов (тот, кого чуть более года назад прочили на место премьера). Однако, как ни странно, уже 17 декабря появились сообщения, что президент не собирается менять министра иностранных дел. Правда, это были неофициальные сообщения, но вроде бы из надежных источников…
Впрочем, даже и в том случае, если бы Ельцин в самом деле оставил Козырева в списке кандидатов в новый кабинет, считалось, это мало что изменит в судьбе Козырева, поскольку по новому закону о правительстве кандидатура министра иностранных дел, как и силовых министров, должна будет пройти через сито Верховного Совета, а уж он, всем было ясно, Козырева ни при каких обстоятельствах не пропустит. Правда, закон еще не был принят, но находился уже совсем “на выходе”. Еще и 23 декабря “Коммерсант” писал: “Очевидно, предрешена судьба Андрея Козырева: даже и войдя в список, он скорее всего не будет утвержден Верховным Советом России”. Депутаты приняли закон о правительстве 22-го числа, но по какой-то причине, – по-видимому, технической – 23 декабря он не был опубликован (как многие законы, он начинал действовать с момента опубликования). Как раз в этот день Ельцин подписал указ, которым утверждал состав нового правительства. Там, в числе других, присутствовал и люто ненавидимый оппозицией прежний глава российской дипломатии. “Проскочил”.
Почему Ельцин не “сдал” Козырева, в общем-то тоже понятно. Принеся в жертву Полторанина, Бурбулиса и, главное, Гайдара, он, по-видимому, считал, что жертв уже достаточно. Да и вообще стремился выполнить свое обещание максимально сохранить костяк гайдаровской команды и в целом людей, приверженных реформам.
Сам Козырев остался убежден, что его “стокгольмский эксперимент” был оправдан, хотя и соглашался, что он был достаточно рискованным. В отличие от многих россиян, наивно уверенных, что демократический Запад настолько сильно озабочен судьбами российской демократии, что готов чуть ли не костьми ложиться ради ее выживания и укрепления, Козырев, как и многие другие опытные люди, хорошо знающие настроения
– Наших партнеров на Западе надо подчас будить. Причем почти расталкивая, – говорил он в одном из интервью, объясняя, чем была вызвана его стокгольмская мистификация. – Они, конечно, очень сочувственно относятся к нашим реформам. Налицо желание, чтобы эти реформы победили. Но будем говорить откровенно. Мы знаем, что Запад, в общем-то, склонен к разумному, а подчас и более чем разумному эгоизму. Они живут своей, нормальной, жизнью, в которой тоже встречаются проблемы. Скажем, торговая война со Штатами или Маастрихт. Для них это очень серьезные вещи, они заслужили такой уровень проблем, и мы не принижаем их значение. У одного щи жидкие, а у другого жемчуг мелкий. В итоге сорока лет послевоенного развития они могут позволить себе задумываться над тем, что у них жемчуг мелкий. Но нам-то надо преодолеть этот их барьер разумного эгоизма. А для этого необходимо, чтобы человек не просто испытывал к нам симпатию, но еще и понимал, что наши реформы – это и непосредственно его касаемое дело. Значит, проблему наших реформ надо перевести на язык внешней политики…
По словам Козырева, Запад необходимо было “встряхнуть”, показать ему, что происходящая в России внутренняя борьба за демократию и реформы неразрывно связана с внешней политикой, что наступление оппозиции на экономические реформы означает также и наступление на внешнюю политику, проводимую Ельциным. Если оппозиция, не дай Бог, победит, внешнеполитический курс окажется примерно таким, как он, Козырев, обозначил его, выступив в Стокгольме. Иными словами, глава российского МИДа провел в шведской столице своего рода сеанс шоковой терапии.
Первые заявления Черномырдина
14 декабря, сразу после первого заседания правительства, которое он вел, Черномырдин сделал свое знаменитое заявление – он, дескать, за реформы, он “за рынок, но не за базар”. Трудно было понять, что конкретно сие означало. Но в общем-то догадаться было можно: новый премьер собирается создать что-то “большое и светлое”, не то, что получилось у правительства Гайдара, чья экономическая политика, по словам Черномырдина, была не более чем “импровизацией”.
Вообще, надо сказать, новый премьер, не очень-то стеснялся в выражениях, характеризуя деятельность прежнего кабинета и его главы, в то время как Гайдар, напротив, проявлял сдержанность в публичных оценках тех или иных шагов своего преемника, даже совершаемых им очевидных глупостей, – а их было немало, – стараясь ему не мешать и, очевидно, чтобы не быть заподозренным в каких-то ревнивых или мстительных чувствах. Лишь по прошествии значительного срока Егор Тимурович почувствовал себя в этом отношении более свободным и стал позволять себе более жесткие высказывания о деятельности Черномырдина на премьерском посту.
Черномырдин так обозначил свои приоритеты в экономической политике:
“Прежде всего, конечно, надо остановить спад производства, потому что никакая реформа не пойдет, если мы совсем разрушим производство, промышленность. Поэтому я считаю, что сейчас реформа должна приобрести несколько иное звучание, то есть нам нужно перейти на следующий этап: обратить серьезнейшее внимание на производство. Это нам позволит больше сделать для сельского хозяйства… Я считаю, что нужно делать опору на основные наши базовые отрасли, а уж это, я думаю, потянет за собой все остальное. Наша страна не должна превратиться в страну лавочников…”