ХРОНОАГЕНТ. НУЛЬ-Т
Шрифт:
Андрей лежит на мостовой, а старик сидит рядом, весь в крови, своей и Андрея, держит на коленях его голову и кричит, просит: “Парень! Не умирай, парень! Мы им еще покажем! Эта мразь не навсегда! Парень, не умирай!.. Люди, вызовите же “Скорую”! Лейтенанта ранили!” А кровь из раны на голове уже не бежит, а на первом дисплее загорается надпись: “Матрица считана”…
В этот момент второй экран показывает лицо старика крупным планом, и я немею, я узнаю его. Это Серега Николаев, постаревший на пятьдесят лет! Так вот что ошеломило Андрея – он тоже узнал старого друга.
Магистр
“11 сентября 1991 г. трагически погиб летчик второго отряда летно-испытательного комплекса ст. лейтенант Коршунов А.Н.”
Дальше я не читаю. Все ясно и так.
– Похороны показать? – спрашивает Магистр.
– Излишне.
– Теперь понимаешь, что тебе в свое время дорога закрыта?
– Не совсем. Ведь можно перенести меня в десятое число, и я просто не пойду по этой улице или вовсе не приеду в Москву…
– И позволишь этим мерзавцам безнаказанно изувечить фронтового друга?! Не верю. Ты туда не только сам прибежишь, но еще с десяток друзей приведешь! Ну а вообще, это несерьезно. Нельзя посылать человека в прошлое состоявшейся реальности. Я уже говорил, что это вызывает схлопывание времени. В данном случае образуется временная петля между 10 и 11 сентября, а это – катастрофа для твоей фазы.
– Нельзя ли подробнее? Может быть, этого можно как-то избежать?
– К сожалению, подробности слишком сложны. Придется тебе поверить на слово. Впоследствии я дам тебе посмотреть на то, что творится в закольцованной фазе. Сейчас твои нервы этого просто не выдержат. Ну, это к слову. Ты понял, что тебя в твоем времени уже нет?
Я задумываюсь: “Да, меня в моем времени уже нет. Эх, Андрей, Андрей, как это ты так неаккуратно лишил меня последнего шанса поспорить… Хотя какая уж тут аккуратность… С другой стороны, чья бы корова мычала, сам-то я не больно аккуратно обошелся с его жизнью в 41-м… А что, если…”
– А что, если мне вернуться в 41-й год?
– То есть? Ты ведь там тоже погиб.
– В таких делах всякое может случиться. Отбросило меня взрывной волной, вот и уцелел…
Магистр до того ошарашен, что даже не сразу находит, что сказать. Раза два он беззвучно, как выброшенная на берег рыба, открывает рот, наконец его прорывает:
– Андрэ! Опомнись, от твоего тела даже похоронить нечего, ты же на атомы разлетелся. Да если бы и случилось так, как ты говоришь, что там было взрывной волне выбрасывать? То, что у тебя ноги заживо сгорели, я не сомневаюсь. Так куда нам тебя вселять прикажешь?
Я с сомнением качаю головой. Магистр свирепеет:
– Ну, не хотел я этого, думал поберечь твои нервы, но раз ты такой настырный, смотри!
Он пробегается пальцами по клавиатуре.
– Запись фазы 136/2415-1801 DC от 26 октября 1941 года, объект наблюдения: Андрей Алексеевич Злобин, капитан ВВС.
Снова загораются два экрана. У меня подкашиваются ноги, и я сажусь прямо на пол.
– Смотри, смотри! – орет Магистр. И я смотрю, смотрю на свой последний бой в небе над Рославлем.
Все-таки Магистр
Вот она, воздушная свалка… вот на первом экране в хвост “пешке” заходит “мессер”, и тут же он начинает резко увеличиваться, а на втором экране видно, как мой “Як” вываливается из строя и идет на перехват. На первом экране “Мессершмит” вот-вот откроет огонь по “пешке”, а через мое левое плечо виден второй “мессер” у меня в хвосте, уже довольно близко. А на втором экране он в еще более опасной позиции, чем я тогда это оценил. Крик Шорохова, перекрывающий рев мотора: “Андрей! “Мессер” в хвосте! Мне не достать! Уходи!”, мой ответ: “Вижу. Спокойно”.
На первом экране прицел с кабины “мессера” скользит чуть вперед, и изображение дрожит, а все звуки перекрывает грохот пушки. Нос “Яка” дымится, вперед несутся трассы… Вдруг изображение пропадает на миг, потом возникает снова: снаряды рвутся на капоте “Мессершмита”, а на втором экране задний немец тоже открывает огонь и…
– Почему погасло изображение? – быстро спрашиваю я.
– Сам не знаю, – отвечает Магистр, – стоп-кадр – давай-ка назад.
Снова момент открытия огня, пропажа изображения, и оба экрана застывают. На втором “Мессершмит” у меня в хвосте еще не стреляет…
– Понял! Ведь этот экран показывает то, что вижу я? А я в этот момент моргнул. Пот заливал глаза…
– И не увидел, что первый же твой снаряд попал в кабину немца и убил его. Смотри!
Магистр показывает на второй экран и дает атакованный мною “мессер” крупным планом. Вместо кабины у него – огненный шар…
– А когда я открыл глаза, то видел уже только его капот, куда попадали остальные снаряды. Выходит, я бил уже убитого, а в это время…
Изображение вновь оживает, снаряды заднего “мессера” корежат мой “Як”…
Я закрываю глаза и стискиваю до скрипа зубы, смотреть нет сил. Чья-то рука сжимает мое плечо. Это Елена подошла вплотную к экранам и смотрит на них широко раскрытыми и остановившимися глазами. А я на экраны не смотрю. Но слух мой терзают гул пламени, вой ветра, ранее заглушавшийся ревом мотора, и мой искаженный болью крик: “Миии-иррр вашему до…” – и грохот взрыва.
– Возврат, стоп-кадр, – слышу я голос Магистра, вновь ставший спокойным и деловитым, – смотри, Элен, вот в этот момент он заметил замаскированные емкости с горючим, которые миновали бомбы пикировщиков, и довернул на них горящий самолет. Ладно, хватит.
Я снова смотрю на экраны, на первом горит надпись: “Матрица считана”, на втором все горит и громыхает, что-то рвется, раскидывая языки огня, клубы дыма и обломки.
– Да, натворил ты дел. Ну, садись, выпей еще.
Откуда-то появляется вторая бутылка водки, я машинально пью две трети стакана, будто воду глотаю. Меня всего трясет…
– Ну, прости меня. Это, конечно, было слишком жестоко. Но больно уж ты меня достал. Думаешь, легко всякий раз вести такие разговоры? А ведь другие бывали поспокойнее, чем ты. Но вот как раз такие нам и нужны. Я уверен, мы с тобой хорошо поработаем.