Хроноагент
Шрифт:
С такими мыслями я догоняю компанию. Там опять идет разговор о близкой войне. В центре внимания — Алексей, капитан-танкист. Он убеждает всех, что сейчас именно танковые войска будут играть решающую роль. С этим трудно не согласиться. От немецких танков в первые два года нам достанется ой-ой как! Но нельзя же так абсолютизировать какой-то один род войск.
— Танки, конечно, вещь серьезная… — начинаю я. В этот момент меня трогает за плечо Ольга. Она, оказывается, прихватила гитару и протягивает ее мне.
— Бросьте вы эти вечные
Петь так петь. Я запеваю “По полю танки грохотали”, для моряка исполняю “Спасите наши души” и в завершение выдаю “Их — восемь, нас — двое”. Когда я заканчиваю: “Пусть вечно мой друг прикрывает мне спину, как в этом последнем бою”, кто-то замечает:
— Что-то у тебя, Андрей, мрачные темы возобладали. Неужели нам всем, как ты поешь, “не светит”?
— А вы что думаете?! — не выдерживаю и взрываюсь я. — Вы тут рассуждаете о войне и думаете, что это будет еще один Халхин-Гол или финская кампания? Забудьте об этом! Германия — это не Финляндия и даже не Япония. Мало того, что они уже второй год воюют и опыта набрались дай бог! Они уже всю Европу захватили, и она теперь на них работает. Вот с кем воевать будем!
— И что, ты думаешь, мы умереть не сможем за Родину как следует? — наступает на меня Саша.
— Брось, Александр! Я не о том. Умереть любой сможет, даже как следует, если постарается. Ты — командир, и твоя функция не в том, чтобы умереть самому и своих бойцов рядом уложить. Твоя функция — не допустить, чтобы им, — я киваю в сторону девушек, — умирать пришлось, даже как следует! Твоя функция в том, чтобы враг погибал, а ты и твои бойцы оставались живы и продолжали выполнять свою задачу. Вот тогда — честь тебе и слава!
— Ну, так не бывает, война она и есть война.
— Правильно! Но только если идти на нее с одной мыслью — погибнуть с честью, тогда лучше в тылу оставаться. Не для того нас с тобой учили.
— А для чего, по-твоему?
— А для того, чтобы ты танки фашистские еще у границы расстрелял, а сюда не допустил. А меня для того, чтобы бомбы на их, — я опять киваю на девушек, — головы не падали. И вот если мы, выполнив эту задачу, головы сложим, вот тогда можно будет сказать: “Мертвые сраму не имут!”
— Прав ты, Андрей, полностью прав! — поддерживает меня Виктор. — Сраму не имут те мертвые, которые свой долг до конца выполнили. А долг у нас большой и тяжелый. Сколько на нас, военных, страна потратила, от себя отрывая! И все это она давала нам в долг. А теперь не за горами время, когда этот долг отдавать придется.
Слова моряка попали в самую точку. Во все времена народ кормил и содержал за свой счет довольно многочисленное военное сословие. Действительно, как бы в долг давал. А вот всегда ли это сословие умело, когда надо, этот долг отдавать?
— Хватит, ребята, спорить, — выводит меня из размышлений женский голос. — Спой, Андрей, еще что-нибудь на прощание, да расходиться пора. Поздно уже.
“По нехоженым тропам
Когда я допеваю последние строчки: “Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять”, воцаряется минутное молчание. Потом Алексей подходит ко мне, хлопает по плечу и признается:
— Хорошие у тебя песни, Андрей, настоящие. Я раньше о войне в таком плане и не задумывался. Ведь что мы пели? Все марши победные да “на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом!” Ха! — Он невесело усмехается. — Малая будет эта кровь или большая, какая разница! Все равно многие и очень многие не доживут до конца войны. А вот об этом никто из нас никогда и не задумывался. Ты своими песнями нам словно глаза открыл. Полагаю, еще увидимся, поговорим, еще что-нибудь споешь.
— Даст бог, встретимся, — отвечаю я, а сам прикидываю, когда только и при каких обстоятельствах может состояться эта встреча.
Компания начинает расходиться. Я поворачиваюсь к Ольге, и мы с ней одновременно говорим друг другу:
— Вы разрешите вас проводить?
— Вы не проводите меня, Андрей?
Все смеются вместе с нами. Я отдаю кому-то гитару, и Ольга берет меня под руку.
— Только извините, Оля, я — провинциал, Москвы не знаю. Так что маршрут придется выбирать вам, а то я только до своей гостиницы и смогу вас довести.
Ольга кивает, и мы идем по ночному городу. Каблучки Ольги звонко постукивают по тротуару. Меня снова на мгновение посещает мысль, что эти блестящие красные туфельки на высоком каблучке — из другой эпохи. Не могли их носить девушки 41-го года.
Но эта мысль быстро убегает на задний план. Ольга рассказывает о себе. В принципе, и рассказывать-то нечего. Она — москвичка. Мама — бывшая оперная певица, после болезни потеряла голос, сейчас преподает музыку. Отец — летчик, она так и сказала “тоже”. Сейчас они с мамой где-то в Белоруссии. Сама Ольга заканчивает медицинский институт. В конце мая будет сдавать госэкзамены. Распределили ее в Великие Луки. Но сначала 19 июня она поедет на два месяца на военные сборы.
Мне о себе тоже почти нечего рассказать. Говорю, оставаясь в рамках изложенной мне легенды.
Незаметно переходим на “ты”.
— Знаешь, Андрей, — говорит Ольга, — мне сегодня показалось, только ты не смейся, что ты не такой, как все мы.
— А какой? — настораживаюсь я.
— Старше. Старше нас всех. Даже старше Алексея Климова. Старше и мудрее. Словно ты прожил уже большую-пребольшую жизнь и знаешь что-то такое, что нам еще только суждено узнать.
Я вздрагиваю: неужели это было так заметно? А Ольга продолжает развивать свою мысль, да так, что мне становится не по себе: