Хрупкая женщина
Шрифт:
Роуленд выглядел заинтригованным, но не убеждённым, поэтому я продолжила:
– Ладно, Фома неверующий, – отсылка к Библии показалась мне уместной в беседе со священнослужителем, – объясните мне, почему в церковной метрической книге нет записи о кончине Абигайль?
Роуленд раскурил трубку и с минуту задумчиво попыхивал.
– Боюсь, это обстоятельство скорее подтверждает, чем опровергает гипотезу о самоубийстве. Судя по тому, что я слышал, викарий, в те временя возглавлявший приход, принадлежал к ортодоксальным ревнителям веры. Если Абигайль погибла по собственной воле, он вполне мог
На какое-то мгновение он меня почти убедил. Затем я кое-что вспомнила. Рассказ о демонстрации у Церкви Возрождения Аллилуйи. Фанатики отказались хоронить ребёнка на освящённой земле, потому что младенец умер до крещения. Это странное правило было отголоском старых добрых времён, когда тех, кто не исповедался, в том числе и самоубийц, хоронили за церковной оградой на неосвящённой земле. Если тогдашний викарий был непреклонным ортодоксом, как уверяет Роуленд, он не пренебрёг бы этой позорной традицией.
Однако каковы бы ни были грехи Абигайль, её, тем не менее, похоронили в семейном склепе. Преподобный ещё не обратился в мою веру, но согласился, пускай пока только теоретически, рассмотреть возможность убийства.
– Вероятно, – заговорил после паузы Роуленд, – врач, констатировавший смерть, подозревал, что здесь не всё чисто. Но, поскольку, речь шла о весьма достойной семье, скромный сельский доктор побоялся поднимать шум. Обвинить человека безукоризненной репутации в убийстве жены, не имея достаточных оснований, было бы довольно рискованно. И вот теперь мы, Элли, подходим к самому главному – к мотиву. Мелкие бытовые неурядицы, о которых вы упомянули, вряд ли можно принимать всерьёз.
Ничего не оставалось, как признать, что я несколько демонизировала личность Артура Грантэма. В основном потому, что испытывала симпатию к Абигайль, а также из инстинктивного недоверия к мужчинам с близко посаженными глазками.
Если мои объяснения и показались викарию смехотворными, он, будучи джентльменом до мозга костей, не подал виду. Набив трубку очередной порцией табака, Роуленд вытащил из коробка спичку и любезно спросил, чем он может помочь в установлении истины.
– Не думаю, что это в ваших силах, – вздохнула я. – Но больше мне надеяться не на кого. Возможно, вам удастся отыскать какие-то записи, оставшиеся от ваших предшественников. Если так, я бы попросила вас посмотреть, нет ли каких-нибудь упоминаний об Абигайль Грантэм. Мне почему-то кажется, что если мы выясним, как умерла Абигайль, то узнаем, где спрятан клад.
Роуленд заверил меня, что с радостью помог бы в моём расследовании, но, к сожалению, завтра уезжает в Израиль. На три недели. Он пообещал, что по возвращении непременно пороется в архивах.
Итак, мне опять придётся шуровать в подвалах и на чердаках! Такова уж, видно, моя судьба. Меня расстроило, что всё откладывается на три недели, но я взяла себя в руки и вежливо пожелала Роуленду счастливого пути, заверив, что обязательно приглашу его на обед, как только он вернётся со Святой Земли.
Викарий, скорее всего, будет первым и последним нашим гостем в Мерлин-корте, думала я, уныло шагая к дому.
Судя
– Придётся ей научиться ловчить, а то она вас обоих не прокормит, – буркнула я как-то в приступе дурного настроения.
Приступ последовал за трёхдневным отсутствием вдохновения у великого литератора, в чём он, разумеется, обвинил меня. Я, видите ли, напеваю, расхаживая по дому. Ладно, пусть у меня не оперное сопрано, но совсем не обязательно сравнивать мои вокальные данные с положенным на музыку коклюшем.
– В отличие от тебя, Сьюзен считает меня совершенством, – холодно сообщил мне Бен, прежде чем повернуться на каблуках и гордо удалиться.
Я, честно говоря, не рассчитывала, что он услышит мой последний выпад:
– Это потому, что она не живёт с тобой под одной крышей!
Бен обернулся.
– Ты так считаешь?
Он криво улыбнулся, раздражённо дёрнул бровью и ушёл.
Лопата Доркас сиротливо стояла, прислонённая к ограде. Саму Доркас я нашла в прачечной, где она счищала с рук прилипшую землю и напевала, чудовищно фальшивя (даже я не могла конкурировать с ней по этой части): «Вперёд, о воинство Христово».
Я кинула ей полотенце.
– У тебя сегодня довольный вид.
– Ещё бы! Хорошо, что ты вернулась, – рукой в мыльной пене Доркас ухватила меня за запястье. – Случилось нечто примечательное! Трудилась я себе в огороде. Солнце жарило нещадно, даже верблюжий горб на таком пекле пошёл бы волдырями. Подбадривала себя пением, поскольку ничто не поддерживает лучше торжественного гимна…
– Ты нашла клад! – прошептала я едва слышно.
– Не совсем, но… – Доркас разжала свободную руку.
На её ладони лежал овальный медальон на тонкой золотой цепочке. Медальон был чёрный от грязи, но, судя по обильной мыльной пене, Доркас всерьёз вознамерилась его отчистить.
– Милая вещица, – я произнесла это без особого восторга, поскольку перед моими глазами всё ещё маячил массивный деревянный сундук, доверху набитый драгоценностями, перед которыми поблекли бы сокровища царя Соломона. А это дешёвое украшение могло бы принадлежать и мне самой, и тётушке Сибил… хотя нет, старушка предпочитала броши размером с дверные ручки.
Я подняла взгляд на Доркас, и сердце моё внезапно зашлось в буйной пляске.
Она кивнула.
– Ты права! Эта вещь принадлежала Абигайль Грантэм. Смотри! – подковырнув медальон грязным ногтём, Доркас вскрыла его, словно раковину, в которой прячется несчастный моллюск.