Хрупкая женщина

Кэннелл Дороти

– Практик? – озадаченно переспросила я.

– Я помог организовать митинг у Церкви Возрождения Аллилуйи. Это одна из тех маленьких сект, которые до сих пор считают, что еретиков надо сжигать на кострах. В тот раз они отказались похоронить младенца на освящённой земле. Если подобное благочестие называется религией, то я в ней не нуждаюсь.

– Твои родители очень набожны?

– Чрезвычайно. Отец – ортодоксальный иудей, а мать – ревностная католичка. Надо отдать должное старикам, брак у них получился отменный. Последние сорок лет они, одержимые миссионерским рвением, пытаются обратить друг друга в свою веру. К косяку

входной двери у нас прикреплена мезуза (Небольшой свиток с определёнными цитатами из Второзакония, который в еврейских семьях прикрепляют над дверью в качестве свидетельства приверженности иудейскому закону и символа своей веры), а на каминной полке красуется статуэтка Девы Марии. Мать как-то сказала мне, что давным-давно окрестила отца, когда мыла ему голову. А он, в свою очередь, упорно представляет её друзьям как Руфь, хотя мать зовут Магдалиной.

– В таком случае довольно странно, что они так быстро отступились от тебя. Должно быть, имелись более серьёзные причины для твоего изгнания, чем марш против возрождения какой-то там аллилуйи. Какие ещё грехи ты совершил?

Разглядывая официантку, которая в поисках счёта копалась в необъятном кармане своего древнего фартука, Бен произнёс довольно дружеским тоном:

– С чего это тебе взбрело в голову, будто за мной числятся ещё какие-то злодеяния?

Я словно зачарованная следила, как семенит к нему Нелл Гвин, повинуясь едва заметному мановению пальца. С доводящей до безумия неторопливостью девица взяла деньги, которые я положила на столик, и лениво удалилась, повиливая задом.

– Хватит! – воскликнула я. – Неопределённость вызывает у меня несварение желудка. Что ты натворил? Похитил дочь мэра? Забыл вернуть книги в библиотеку?

– Моя первая ошибка состояла в том, что меня угораздило родиться единственным ребёнком. Родители сделали всего лишь одну ставку. Когда я появился на свет, матери было уже под сорок. Она не могла завести других детей.

Испугалась, наверное, бедняжка, глядя на тебя, мелькнула у меня злорадная мыслишка.

– Должно быть, твоя мать уже в летах? – с коварной небрежностью поинтересовалась я.

– Ей скоро семьдесят.

Значит, Бену около тридцати, мой любимый возраст. Разумеется, если речь идёт о других, особенно об одиноких мужчинах.

– Продолжай, – потребовала я.

– Хорошо… Если хочешь знать, я написал книгу, как бы это сказать… весьма натуралистическую, современную, – он помялся. – Словом, крепкую…

– Это прилагательное обычно в ходу у любителей алкоголя и девушек моего сложения. Не лучше сказать просто: порнографическую?

– На мой взгляд, нет, – его тёмные брови вновь высокомерно сдвинулись; романы в мягких обложках обычно характеризуют эту гримасу как основное отличие демонического головореза от главного героя.

Бентли Хаскелл выглядел точно ребёнок, у которого отняли мячик.

– Этот шедевр опубликован?

– Не вижу ничего смешного. Я заканчиваю второй черновик.

– Вот как? Иными словами, ты ещё не у всех на слуху. Почему бы не дождаться, пока книга выйдет в твёрдой обложке, чтобы преподнести эту мерзость родителям.

Бен поджал губы.

– И вовсе это не мерзость! А старикам вовсе не обязательно читать мою книгу. Честно говоря, я надеюсь, что, увидев моё имя на обложке, они смягчатся и отстанут от меня. Родители настаивают, чтобы я пошёл работать к дяде Соломону. Он владеет рестораном

на Лестер-сквер.

– Звучит совсем недурно, милое семейное дело.

– Да я и сам одно время подумывал об этом. Я прошёл стажировку в лучших ресторанах Европы и Штатов. Но в прошлом году, когда я работал в Париже, меня одолел писательский зуд. Перспектива провести остаток жизни, склонившись над раскалённой плитой, меня больше не привлекает.

Так он повар? Неужто нигде нет спасения от еды?

Проявлять сочувствие к тому, кто смог беспечно отринуть прелести кулинарного ремесла, было выше моих сил.

– Полагаю, – язвительно сказала я, – работа под крылышком дяди Соломона катастрофическим образом скажется на цельности твоей художественной натуры. А живёшь ты случайно не на чердаке?

Бен сложил салфетку и бросил её на стол.

– Благодаря славному «Сопровождению на ваш вкус» и особам вроде тебя я не голодаю.

– Ты хочешь сказать, благодаря «крепким» старым девам! – я неуклюже встала и схватила сумочку. – Почему бы тебе не оторвать зад от стула?

– Что за мерзкий лексикон! – его голос преследовал меня всю дорогу, пока я тащилась к двери. – Моя матушка никогда не разрешала мне водиться с девицами, которые позволяют себе подобные словечки.

Ну и зануда! Мы вышли на улицу, где по-прежнему царил пробирающий до костей холод. Но ненастная погода и в подмётки не годилась нашему ледяному молчанию. Мы уже отъехали от кафе, когда Бен вспомнил про злосчастную грелку. Он развернул машину, резко затормозил у заведения и сбегал за обогревательным устройством.

Вторая половина пути оказалась ещё более отвратительной. В кромешной тьме автомобильные фары не могли больше чем на десять футов пробить вихрящуюся над шоссе поземку. Ледяные порывы ветра стряхивали с деревьев снег, обрушивая на нас целые сугробы. Возможно, именно по этой причине мы с Беном не разговаривали. Тётушка Сибил ждала нас к семи. Сейчас было приблизительно половина десятого. Мы миновали городишко Уоллд-Минстербери и продолжали мчаться на восток.

– Сможешь показать дорогу к дому твоего дяди от деревни Читтертон-Феллс? – после долгого молчания голос Бена прозвучал столь неожиданно, что я, впавшая было в состояние, близкое к трупному окоченению, дёрнулась и, разумеется, задела руль. Автомобиль вильнул.

Бен выпалил слово из своей книги (я не виню его, каждый на его месте занервничал бы), не слишком вежливо отпихнул меня локтем и после некоторых усилий выровнял машину.

– Прежде чем угробить нас обоих, ответь, ты знаешь дорогу?

Вот самый удобный случай искупить свою вину. Но я отношусь к тем несчастным, которые и в нормальных условиях не способны без карты найти дорогу от собственной двери до ближайшей булочной, а данные обстоятельства никак нельзя было назвать нормальными. Я даже Бена не видела, что уж тут говорить об указателе.

– Тебе это, наверное, не понравится, – осторожно заговорила я, – но я не была здесь с двенадцатилетнего возраста… И нечего рычать на меня! – я вгляделась в темноту. – В такую погоду протяни руку – потеряешь её навсегда.

– Большое спасибо, – насмешливо отозвался человек-невидимка.

Автомобиль подпрыгнул, пронзил гигантский сугроб и неторопливо заскользил к дереву, или телеграфному столбу, или какому-то иному препятствию, которое не имело никакого права торчать в самом центре тумана и снежного вихря.