Хрустальная сосна
Шрифт:
– Женя, я уезжаю, - без предисловий сказала она.
– Когда? Какого числа и каким рейсом?
– радостно закричал я; мой пьяный слух услышал долгожданное "приезжаю".
– Ты не понял, - хладнокровно, как всегда, поправила меня жена.
– Я уезжаю, но не сюда… То есть не домой… В общем, в Америку.
– Ку…да?… - пробормотал я.
– В какую Америку?
– В Принстон, - невозмутимо ответила далекая Инна.
– Меня направляют туда на стажировку в порядке научного обмена. Сказанное женой не укладывалось в голове, я все еще размышлял о том сладком времени, когда она вернется… Я даже не спросил -
– Уезжаю пока на полгода. Дальше видно будет, как у меня пойдут там дела…
Я молчал, подавленный и уничтоженный, говорила одна Инна. На этот раз она не спросила, как у меня дела, и в отличие от того вечера, когда сообщила мне о стажировке в Москве, даже не обмолвилась о перспективах нашей жизни. Не пыталась объяснить свои планы и вообще никак уже не связывала себя со мной - просто констатировала факт своего дальнейшего отъезда. И позвонила она в общем не даже не для того, чтобы меня известить -ей нужно было срочно прислать в Москву диплом об образовании и еще всякие бумаги, потому что в Америке потребуют подлинники. Я коротко обещал все сделать, и мы попрощались. На разговоры не осталось сил.
Вернувшись в кухню и сев обратно за стол, я чувствовал, будто мне только что отрезали что-то еще. Только не снаружи, а внутри… Мы выпили всю бутылку, я тут же достал следующую. Я сознательно стремился напиться вдрызг, чтоб ничего не чувствовать и ни о чем не думать - но этого почему-то не получалось. Руки и ноги слушались плохо, однако голова оставалась трезвой и пронзительно ясной, и никак не удавалось ее отключить. Поздним вечером, проводив пьяненького дядю Костю, я порылся в столе и нашел, пока помнил, необходимые Инне документы. У меня не возникло мысли их не посылать: моя жена общалась со мной почти официально - и я выполнял ее просьбу, как посторонний для посторонней.
Потом я не удержался, открыл шкаф, стал трогать забытые и оставленные - похоже, навсегда - Иннины вещи. Странное дело, сейчас они уже не пахли моей женой. То ли за четыре месяца выветрились все остатки запаха, то ли я больше ничего не чувствовал и не воспринимал. Я перебрал холодную, уже слегка пыльную, чужую одежду чужой женщины - и закрыл шкаф. Эти предметы умерли для меня, поскольку почти умерла сама память.
*-*
В начале последней недели на работе выдали расчет за декабрь и, как это было всегда, тринадцатую зарплату. Ее получали все, и воспринимали даже не как премию, а как что-то совершенно запланированное и логичное, некий прибавок к зарплате, выдаваемый в конце года.
Я ее не получил. Сначала подумал, что произошла ошибка, перепутали мою фамилию, или сектор, или еще что-то в этом роде. Я попросил у секретарши отдела посмотреть внимательнее. В ведомости на тринадцатую зарплату меня не было. Не успокоившись, я добился, чтобы она позвонила в бухгалтерию и выяснила там. В бухгалтерии подняли данные и в конце концов я узнал, что моя фамилия не значилась в первоначальных списках. Такого не могло быть, потому что в этих списках, подаваемых начальниками секторов и групп, утверждаемых заведующими отделами, всегда фигурировали все сотрудники, и сами они считались пустой формальностью.
Я понял, что начальник меня не подал или просто вычеркнул из общего списка. Ничего спрашивать
Стоило что-то решать со сменой работы. Но я все еще не мог решиться.
*13*
За три дня до нового года я случайно проходил мимо курилки и вдруг услышал голос, показавшийся знакомым. Я остановился - и почти сразу его узнал. Это был Аркадий, которого я не видел с колхозных времен и забыл о его существовании. Судя по его фразам и репликам невидимых собеседников, он увлеченно рассказывал о своей летней победе над одной из девиц. Я прислушался, помимо воли, и понял. что речь идет конкретно о секретарше Люде. Точнее, о ее прозрачных белых трусах.
Свернув с дороги, я зашел под лестницу. Около заплеванного ведра с водой, куда швыряли окурки, стояли трое: Аркашка и пара малознакомых парней из другого сектора. Он рассказывал, а они завороженно слушали. боясь пропустить слово.
– …Сидела каждый вечер, раздвинув ноги.
– Прямо так и раздвинув?!
– Прямо так. Все видно было. Каждый волосок. А какое хозяйство у нее было - умереть-не встать. Не какая-нибудь спичечная головка - с целый орех! И…
– Так что…- сглотнув слюну, перебил один из слушателей.
– Неужели в самом деле все это было видно?
– Конечно. Говорю же тебе - у нее трусы были специальные. Абсолютно прозрачные именно на этом самом месте.
Аркашка сделал паузу, давая посмаковать свои слова. На меня никто не обратил внимания.
– Так… Так это… Можно было целый вечер перед ней сидеть и дрочить?!
– Кто-то, наверное, так и делал. Не сомневаюсь даже, - снисходительно ответил Аркадий.
– Но по мне - чем сто раз отдрочить, лучше однажды отсношать.
– И как, отсношал?
– жадно спросил второй.
– А то!
– ухмыльнулся тот.
– Она только с виду ломалась. "Готовить не умею", "ничего не хочу", и так далее…
– Ну и что у нее внутри оказалось? Мышиный глаз или ведро?…
Люда меня абсолютно не волновала. Мне и в колхозе была безразлична эта маленькая и абсолютно безмозглая дура, я забыл ее лицо и сейчас, вероятно, не узнал бы при встрече. Но что-то всколыхнулось против наглого вранья. И мгновенно, как вспышка молнии, пронеслась мысль, что этот негодяй виновен в моей травме: если бы он не удрал и мы работали вчетвером, не было бы необходимости гнать траву через измельчитель, и… Конец еще проносился в голове, а я уже шагнул к Аркадию и ткнул его пальцем в грудь.
– Врешь, скотина. Ничего у тебя с нею не было. И ни с кем не было.
Потому что такому вонючему козлу, как ты, дать может только последняя вокзальная шлюха, раздвигающая ноги за вчерашний бутерброд. Аркашка остолбенел. Он, похоже, и узнал меня не сразу - неужели я настолько изменился за полгода? Он замолк на полуслове, я молча смотрел на него. Один из парней недовольно буркнул, что я помешал дослушать самое интересное место.
Я чувствовал, что внутри все трясется от внезапной ненависти к этому типу - здоровому и не покалеченному, которого не гонят с работы, и, несмотря на всю паскудность, наверняка не бросит жена…