Хрустальный дом

Дубровин Евгений Пантелеевич

– Вы кто? – спросила Виктория.

– Я художник,– сказал пришелец.– Странствующий. Я все время иду. Я почти не езжу. Ливень налетел слишком внезапно, и я не успел добежать до стога. Я люблю ночевать в поле и в лесу. Вы уж извините, что потревожил. Почему у вас так много хрусталя?

Она зажгла газовую плиту, вскипятила чайник и развесила сушить над плитой его белье. Художнику она дала махровый халат мужа. В халате он стал похож на маленького заболевшего мальчика, и ей даже захотелось погладить его по мокрым кудрям.

Художника звали Олегом.

Он

пил крепкий чай с малиновым вареньем и все время вертел головой, поражаясь великолепию хрустальной комнаты. Они говорили о комнате, и художник удивлялся все больше и больше.

– Я никогда не думал, что комнате можно посвятить жизнь. Для меня это просто открытие нового мира.

Польщенная Вика рассказала ночному гостю о Тамаркиной янтарной комнате, и художник Олег тоже признал, что янтарная комната – Тамаркина неудача. Что янтарь и зеленый дергающийся электронный огонь не сочетаются. И, значит, Тамаркина жизнь прошла зря.

За чаем он рассказал о себе, и настала ее очередь удивляться. Оказывается, Олег пишет всего лишь одну картину. Конечно, у него много пейзажей, и их охотно покупают, но все-таки он автор одной картины. Он достал из рюкзака и показал ей эту картину: излучина реки, скошенный луг, вдали лес и идет дождь. И больше ничего: излучина реки, скошенный луг, вдали лес и идет дождь.

Она долго рассматривала картину и вдруг услышала, как по темной воде стучит светлый дождь, как шуршит перебираемая струями дождя скошенная трава, как жнивье нанизывает на стебли капли дождя, как молчит далекий лес и пустеет, облегчается небо.

Вика все это явственно услышала. И еще вдруг от картины повеяло свежестью дождя. Мокрой белой глиной правого высокого берега; застывшим соком травы, перебродившим на солнце; спрятавшимся в копне мокрым травяным клопом; далеким, не досягаемым для дождя пыльным дном лесного моря...

Удивленная, даже немного испуганная, Вика сказала об этом художнику, но молодой хрустальный бог не удивился, а кивнул. Да... да... именно этого он и добивается от своей картины: чтобы она звучала и пахла. Он и сам уже давно может видеть невидимое и слышать неслышимое и добивается, чтобы умели это и другие. Через его картины. Иногда он изменяет содержание картины. Вместо дождя светит солнце. И тогда и звуки другие, и запахи тоже. Или по реке идет теплоход. Тогда в аромат дождя вплетаются запах дыма, горечь радужной пленки на воде и можно слышать, как пароход гудит.

Или в конце сидит застигнутая дождем влюбленная парочка. И тогда слышится шепот влюбленных и можно уловить запах молодой кожи...

Потом Олег все переделывает в зависимости от того, что видит в пути и что поражает его воображение.

– Хотите, я нарисую на краю леса ваш хрустальный дом?

– Хочу,– сказала она.

Олег сел на стул возле хрустальной стены и принялся рисовать, изредка поглядывая на хозяйку. Убирая посуду, проходя мимо, Вика не выдержала и заглянула через плечо художника.

И застыла, пораженная. На краю леса сверкал, светился, пылал холодным голубым пламенем ее дом, как сказочная

избушка на курьих ножках. И возле избушки, залитая ледяным северным сиянием, стояла она, Вика, молодая баба-яга в белом платье, построившая этот хрустальный дом.

И вдруг она услышала звуки: резкие голоса – свой и мужа, ссорившихся из-за каждой копейки; вкрадчивый шепот продавцов хрусталя; свой вопль от жуткого удара в живот пьяного мужа; жалкий лепет застигнутой любовницы мужа; топот сапог милиции, пришедшей с обыском по анонимке завистников, молчаливая возня, когда вдруг по неизвестной причине дом загорелся – она так никогда и не узнала: была ли это случайность или злой умысел сторонников янтарной комнаты...

Но она все-таки построила его, свой дом, свою мечту. И вот она стояла возле него в белом платье, вытянув руки, прислушиваясь к тревожным шорохам ночного леса, готовая броситься навстречу каждому, кто выйдет из чащобы и покусится на ее хрустальный дом.

– Закрасьте,– сказала она устало художнику.

– Почему? – удивился тот.

– Так...

– Но все-таки? Не понравилось?

– Слишком большой лес. Так и кажется, что он раздавит дом.

Художник улыбнулся.

– Хотите я построю забор? Высокий, каменный. И собаку на цепь посажу. Слышали: «Что нам стоит дом построить? Нарисуем – будем жить!»

– Я вас прошу...

– Жаль,– сказал Олег и несколькими мазками кисти уничтожил и дом, и ее саму в белом платье.

И все. И опять темнота ночи. Как будто никогда не было ни хрустального дома, ни женщины по имени Виктория.

Да, так оно скоро и будет. Стоит ей устать, надломиться, и пьяные дружки мужа перебьют, пропьют хрусталь и перья жар-птицы из ларцов-сундуков.

И выходит, дом был построен зря. И ее жизнь на этой земле была никому не нужной.

Потому что нет продолжения.

Жизнь никому не нужна, если у нее нет продолжения, нет человека, который бы продолжил строить хрустальный дом.

– Я вам постелю в бане,– сказала Вика. – Там тепло и сухо.

– Очень хорошо, – сказал художник. – Люблю, когда пахнет сухим деревом.

Он ушел, унося с собой свой не очень тяжелый рюкзак, а она убрала со стола и вымыла пол, окончательно уничтожила следы пребывания в доме чужого человека.

Потом Вика легла в кровать, но заснуть не могла, все думала о темноте леса, который проглотил ее хрустальный дом, ее мечту...

Ей показалось, что за зеркалом кто-то стоит. Вика встала, включила малый свет. Из-за зеркала на нее смотрел златокудрый художник. Она тихо вскрикнула, но тут же зажала себе рот ладонью – все поняла.

Когда она выходила на кухню, Олег в правом верхнем углу зеркала легкими мазками изобразил себя, шагающим по дороге с ее хрустальным домом за спиной. Краски почти не были видны при свете – так, радужная пленка, но светились в темноте. Вот почему она сразу не заметила...

Вика улыбнулась, набросила халат, вышла на улицу, закрыла на ключ свой хрустальный дом и постучала в окошко липовой бани...