Хрустальный поцелуй
Шрифт:
— Не бойся, — ответил, наконец, Ханс. — Все будет хорошо. Генрих прав, приказ есть приказ. А я, старый дурак, просто зря волнуюсь за тебя.
Я удивленно посмотрела на Ханса. Мне не нравилась эта недосказанность, я хотела спросить у него что-нибудь еще, чтобы успокоиться самой, но он дал мне поручение, и я была вынуждена отвлечься.
Вечером мы тоже не возвращались к этому вопросу, а ночь я провела совсем одна — Ханс был вынужден уехать куда-то после ужина, оставив меня в квартире.
Я спала плохо. В голову лезли отвратительные мысли, а перед глазами стояла картина с того самого экзамена: поля, серые от едва сошедшего
К тому же я переживала за Ханса. Он уехал куда-то совершенно недовольный, даже, наверное, злой, и — учитывая то, насколько неспокойны были последние дни, — я боялась, что он просто не вернется. В стране творилось что-то страшное, готовилось нечто ужасное, о чем не говорили вслух, но оно висело в воздухе, висело над нами темной, мрачной угрозой. И у меня были все причины волноваться и беспокоиться за человека, которого я любила больше собственной жизни.
Той ночью я вдруг подумала, что ради него отдала бы жизнь. Не задумываясь. Встала бы под пули. Защитила бы его любой ценой. Это было странное осознание, от которого стало словно бы даже легче. Я ощущала себя непонятно, в голове шумело, а сердце громко стучало в груди, но, поняв это, я будто успокоилась. И даже смогла поспать пару часов.
День на работе прошел спокойно, но Ханс приехал только ближе к вечеру. Снова с Генрихом. Тот улыбнулся мне своей хитрой улыбкой и, красуясь, поцеловал руку. На коже остался влажный след его губ, и, едва закрылась дверь кабинета Ханса, я побежала в ванную — смывать эту противную метку. Урсула понимающе улыбнулась.
Я не знала, о чем они там говорили, но мы провели в конторе почти весь вечер. Пару раз Ханс выходил убедиться, что я все еще здесь, и говорил, чтобы я дожидалась его. А куда я могла уйти? И разве я хотела уходить? Без него — нет.
Они вышли из кабинета только после девяти вечера. За окном уже горели фонари, освещая сгустившиеся сумерки, но было все равно подозрительно шумно для вечера. Я выглянула в окно и увидела, как вдалеке неясно движется большая толпа людей. Отсюда не было видно их лиц, но они активно жестикулировали и двигались вперед.
— Пойдем, — кивнул Генрих мне. Ханс пожал его руку и замер около дверей.
— Я буду ждать тебя здесь, — сказал он, повернувшись в мою сторону. — Потом поедем домой.
Он подошел ко мне ближе и легко поцеловал в лоб. Это было своего рода благословение и пожелание удачи, но сердце мое затрепетало от этого, словно он по-настоящему меня поцеловал.
Я, озадаченная, кивнула и, надев куртку, вышла вслед за Генрихом. Он тихонько напевал что-то себе под нос, идя впереди, и со мной не разговаривал, что не могло меня не радовать.
Оказалось, мы шли к той самой толпе. Генрих завел меня едва ли не в самую гущу и махнул мне рукой, на прощание сказав, что после того, как все закончится, он будет ждать меня здесь же, чтобы доставить Хансу в целости и сохранности. На этих словах он отвратительно дернул бровями и усмехнулся. Я кивнула и отвернулась, не желая его видеть.
Толпа волновалась и шумела вокруг, словно большое, дикое животное, которое только и ждало момента, чтобы сорваться и совершить головокружительный прыжок. Или и укусить кого-то,
Мы чего-то ждали. И это ожидание возбуждало. Я будто заразилась настроением этой страшной толпы — внутри зудело от желания выплеснуть эту странную, непонятно откуда взявшуюся энергию.
А потом нас словно кто-то подтолкнул сзади. Что-то резко хлопнуло, раздался звон разбитого стекла, и люди с дикими криками понеслись вперед, утягивая меня за собой. Я с ужасом смотрела на то, что происходит: с пугающими кричалками о смерти евреев парни и девушки бежали по улице и громили витрины магазинов камнями, забегали внутрь и опрокидывали полки, разбивали посуду, устраивали невероятный беспорядок. В окнах домов зажигался свет, люди испуганно выглядывали из них, смотря на нас, а толпа смеялась — истерично и ужасающе маниакально.
Мне самой было страшно от того, что я смеюсь с ними.
Мы пробежали первую улицу, свернули на следующую. Позади нас оставались груды разбитого стекла, напоминающего хрусталь. Что-то горело, вдалеке я видела огромное пламя и черный дым, сливающийся с синевой ночного неба. И этот вид только подстегивал меня.
Я не помнила, когда в моей руке оказался камень. А потом — еще и еще, потому что я вместе со всеми разбивала витрины, истинно наслаждаясь этим тонким звоном и едва уловимым хрустом под ногами. Толпа бесновалась. Толпа в восторге прыгала и обнималась, орала дурными голосами на все лады о том, как она ненавидит евреев и что им не место в этой стране. Я не кричала — не такие слова, но смеялась так же громко, возбужденно и радостно. Будто всегда хотела здесь быть. Будто была действительно счастлива от творимых мною и всеми остальными бесчинств.
Мы свернули на следующую улицу. Толпа немного поредела, разбежавшись по всему улицу. Я слышала грохот и вспышки смеха с разных сторон. Некоторые люди выбегали и присоединялись к нам, беря в руки камни или забирая какие-то вещи из разгромленных магазинов. Некоторые — кидались защищать витрины. И тогда случались драки, кровавые и громкие. Потом все заканчивалось, мы двигались дальше. И через какое-то время повторялось заново.
Я остановилась, только бросив камень в одну из витрин, показавшуюся мне знакомой. С ужасом я поняла, что это — тот самый магазин, где мы с Урсулой выбирали портсигар для Ханса. Я замешкалась и замерла, осознание волнами накатывало на меня. Мне стало страшно — от того, на что я способна под влиянием разрушительной толпы. Мне стало страшно и стыдно, потому что это была не я. Я никогда этого не хотела. Я никогда о таком не думала и не мечтала.
Я возненавидела себя с новой силой.
За что страдали эти люди? Разве они были виноваты в том, какое у них происхождение? Разве они не заслуживают нормально жизни? Почему мы обвиняли их во всем? Почему мы так ненавидели их и не считали за людей?
Рядом раздался неожиданно громкий взрыв, а потом живот обожгло болью. Я посмотрела вниз — сквозь куртку торчал огромный осколок стекла. Я чувствовала, как внутри все похолодело.
Закусив губу, я выдернула его. Тут же хлынула кровь, куртка и платье под ней намокли и пропитались ею. Я зажала рану рукой и сквозь боль догадалась, что до конторы Ханса идти не так уж долго. И, развернувшись в обратную сторону, зажимая рану рукой, быстро двинулась туда.