Хрустальный шар

Лем Станислав

Только теперь он почувствовал, как сильно устал. Он не мог заснуть. В голове, когда он прикрывал глаза, начинали кружить квадрипольные моменты, активные сечения поглощения, спины, волновые функции и мезонные поля. Он ворочался с боку на бок, в конце концов зажег лампу возле кровати и взял с полки первую книгу, какая подвернулась. Это были «Элементы теории относительности» Вейля. Он читал невнимательно и время от времени ловил себя на том, что размышляет, слепо уставившись в какое-то место текста. «Чвартек был прав. Разве не было маньяков, которые с упорством, равным моему, да и многократно превышающим его, пытались строить какие-то вечно двигающиеся махины, тратя зря целую жизнь? Где показатель ценности усилий, где уверенность, что решение вообще существует?»

Он принудил себя к чтению, пробежал глазами несколько страниц, но ничего не понимал. «Я как машина без водителя, – думал он, –

вынужден искусственно создавать себе колею, по которой могу двигаться, и время от времени происходит катастрофа: я выскакиваю из колеи, сбиваюсь с пути, теряю землю под ногами. А Чвартек? О, ему не нужна колея, он сам водитель, рулевой собственной судьбы. Боже мой, почему у него не бывает никаких сомнений, почему он понимает, что можно, а чего нельзя?» Почти с восторгом он вспоминал достоинства приятеля: умеренность, спокойствие, душевное равновесие… «Куда уж мне до него!» – подумал он, вздохнул и опять стал читать, пока не дошел до места, в котором Вейль приводит свой известный пример относительности влияния времени:

«На Земле живут два брата-близнеца. Один из них отправляется в межзвездное путешествие на ракете, двигающейся с огромной скоростью. После возвращения на Землю он оказывается намного младше брата, который не путешествовал, потому что во всех материальных телах, а значит, и живых организмах, время течет тем медленней, чем быстрее движется работа. Таким образом, в то время, как земной брат постарел на несколько десятков лет, брат – звездный путешественник – едва успел прожить несколько лет».

Здесь внимание Топольного опять рассеялось. Он вспомнил о том, с какой уверенностью несколько месяцев назад говорил Селло, что не принял бы готового решения проблемы, и губы у него скривились в ироничной усмешке.

«Что ж за наглая самоуверенность», – подумал он.

С книжкой, опиравшейся на одеяло, он смотрел перед собой невидящими глазами. «Гм-м, если б можно было отправиться в звездное путешествие и вернуться, прожив там несколько лет, в то время как на Земле пройдет целый век, может, я бы узнал, возможен ли синтез стеллара. Может, к этому времени будут открыты какие-нибудь тайны ядра, откроются неизвестные сегодня пути…»

Потихоньку его одолевала сонливость. Он отложил книгу и погасил лампу. Свет рассеивался, мысли таяли, пропадали во всё охватывающем мраке. Вдруг он вздрогнул, словно от удара. Поднял голову. Что это было? Какое-то видение на грани сна? Опять лег, опять явь покинула его, неожиданно во второй раз этот внутренний удар: никакой не голос, не конкретная мысль, а неожиданное беспокойство. Сердце забилось сильней. Он сел в темноте на кровати. Что это значит? Он не знал. У него было сильное, не поддающееся определению впечатление, что на границе сна и яви у него блеснула и тотчас же пропала какая-то неимоверно важная мысль. Он напряг память до последнего предела, но внимание, направленное в глубь сознания, вылавливало только обрывки, нелепых мысленных уродцев. Кружа в темном лабиринте, он каждую минуту натыкался на тупики. Его охватило невыносимое ощущение, какое бывает у человека, который забыл какое-то слово и напрасно штурмует память в его поисках. Смирившийся, он еще раз лег отдыхать. Голова у него, собственно говоря, не болела, но была словно налита свинцом. «Эта ночь никогда не закончится. Быстрее бы уже наступил рассвет, который развеет эти обманчивые видения!» – мелькнуло у него в голове. В третий раз его охватила сонливость, и в третий раз он проснулся с громко бьющимся сердцем. Это было похоже на действие скрытого в нем существа, которое не позволяло отключиться сознанию, которое принуждало его к бодрствованию, поскольку что-то произошло.

Он зажег лампу. Взгляд упал на отложенную книгу, и он сразу вспомнил. Из распадающихся на пороге сна мыслей вылепилось нечто удивительное: если бы всю лабораторию с космотроном погрузить в ракету и отправить к звездам…

«Было же ради чего ломать себе голову! – подумал он. – Идиотизм какой-то… хотя… сейчас… сейчас!!!»

Он сел.

«Только спокойно… – шептал он одними губами! – Течение времени в быстро движущейся ракете медленнее для всех без исключения находящихся в ней тел. И вот там, в мчащейся ракете, стоит космотрон, эта огромная махина, бомбардирующая пластинку синтета карбионами. Из узкого прохода вылетает со свистом пламя частиц и ударяет в металлический синтет. Карбионы проникают в его ядра, но уже пребывают в них не в течение одной квадриллионной доли секунды. Время на ракете идет медленней, следовательно, они вынуждены пребывать в них дольше… Но ведь это очень интересно!»

Он сидел в кровати, скорчившись, обнимая колени руками, и быстро думал:

«Ну хорошо, предположим, что я запустил целую лабораторию с космотроном в звездное пространство. Дало бы это что-нибудь? Ну, дало бы или нет? Рассудим логически. Значит, так: чтобы карбион соединился с ядром синтета и образовалось ядро стеллара, необходима одна тысячетриллионная доля секунды. В то же время, направленный в ядро, он пребывает в нем только одну квадриллионную долю секунды, то есть в тысячу раз меньше. А если космотрон будет мчаться со скоростью, близкой к скорости света? Тогда время в глубине атомов будет течь медленней, карбионы в ядрах стеллара будут находиться дольше… Будут находиться дольше? Это точно? Но ведь да, эйнштейновская формула ясно говорит об этом, и, впрочем, известны опыты с мезонами: мезон, двигающийся с большой скоростью, распадается значительно медленней, существует дольше, чем мезон покоящийся. Итак, можно подобрать такую скорость ракеты, чтобы карбионы находились в ядрах синтета в течение одной тысячетриллионной доли секунды. Ну хорошо, но даст ли это что-нибудь? Пожалуй, нет, ибо тогда все физические процессы замедлятся в одинаковой степени, а следовательно, карбион на самом деле будет находиться внутри ядра синтета дольше, но вместе с тем будет с ним медленней соединяться… Ой ли, точно ли? Соединение происходит при участии ядерных сил, эти силы движутся со скоростью света… А скорость света независимо от скорости системы всегда одинакова, ибо…»

– Скорость света инвариантна!!! – страшным голосом крикнул Топольный и, как сидел, в рубашке, босыми ногами спрыгнул на пол.

Он добрался до стола, взял тетрадь, раскрыл ее, начал вычислять. На втором интеграле острый карандаш сломался. Он чертыхнулся и бросился на поиски перочинного ножика. Проходили секунды, которые казались веками. Ножика не было. Он схватил чернильницу, коробок спичек и начал писать, макая их в чернила. Интегралы, как сумасшедшие змеи, вились на бумаге. Преобразования следовали все быстрей. Последнее выражение он обвел толстой рамкой, спичка сломалась. Посмотрел на испачканные чернилами пальцы, вытер их о волосы и встал. Глубоко дыша, широкими шагами он ходил по комнате, постепенно приходя в себя, затем вернулся к столу и посмотрел на испачканные страницы.

«Ну да, – подумал он, – и что из этого? Можно ли отправить целую лабораторию к звездам? Чему ты так радуешься, идиот? Что за нонсенс – отправить космотрон к звездам…»

Он все время ходил по диагонали комнаты; ноги начали замерзать, поэтому он надел тапочки и продолжил хождение из угла в угол. «Значит, как же это? Чтобы произошел синтез, ядра синтета вместе с содержащимися в них карбионами должны двигаться с огромной скоростью. Космотрон, естественно, никуда не должен лететь. Может быть, это только место, где происходит реакция, и, следовательно, пластинка синтета должна двигаться с огромной скоростью. Нельзя ли это как-то устроить? Предположим, так: из космотрона вылетает пучок карбионов, и в том же направлении мы из пушки выстрелим снаряд, составленный из синтета. Карбионы догонят его в полете, и произойдет реакция… Неправда, не произойдет. Скорость самого быстрого пушечного снаряда может достичь двух километров в секунду, а тут нужна скорость ровно в 150 тысяч раз больше. Или хотя бы в 140 тысяч раз. Нет, это безнадежно. Есть ли на свете способ разогнать пластинку синтета до такой скорости? Нет. Исключено. Черт бы побрал эту пластинку! Почему нельзя ее как-то так разогнать…»

Вдруг Топольный остановился на месте, словно бы натолкнулся на невидимую стену. Глаза у него расширились, горло неожиданно пересохло. Он сдавил руками виски.

– Есть! Есть!!!

Все было так просто… Не надо никакой ракеты, не надо отправлять космотрон к звездам, не надо стрелять пластинкой синтета. Почему? Надо всю реакцию перенести внутрь космотрона. Ведь это именно там, в вакуумной трубе кругообразной формы, разгоняются частицы материи до околосветовой скорости. Электрическая энергия ускоряет их полет. Они все время вращаются, все быстрей и быстрей… Надо взять синтет – не пластинку, к черту пластинку! – надо просто впрыснуть в космотрон распыленное облачко атомов синтета. А скорее, ионов. Разумеется! В космотроне уже кружат карбионы. Теперь начнут разгоняться также ионы синтета, но как более тяжелые, чем карбионы, они будут двигаться медленнее их. На каждые два круга карбионов получится приблизительно полтора круга ионов синтета, следовательно, они будут расходиться, при расхождении сталкиваться, постоянно сталкиваться, карбионы будут проникать в ядра синтета, и в них возникать новые ядра, ибо времени на это будет достаточно: синтет, в котором происходит реакция, сам будет мчаться очень быстро! И, таким образом, в глубине космотрона, в вакуумной трубе, родится супертяжелая частица – стеллар!