Худеющий
Шрифт:
Подумал, а может, сказать? «Я был у Кэри Россингтона. Поскольку его не было дома, я выпил с его женой, выпил довольно крепко. Ни за что не угадаешь, Хейди, что мне она сказала. Кари Россингтон, который тебя лапал накануне Нового Года, превращается в крокодила. Когда он помрет, из его кожи можно будет делать отличные портфели».
— Да так, нигде, — ответил он. — Просто бродил и размышлял.
— От тебя пахнет так, словно ты в куст можжевельника свалился. Джин?
— Н-ну… примерно так. Только свалился в «Паб» Энди.
— И сколько ты принял?
— Пару.
— А
— Хейди, ты что — меня допрашиваешь?
— Нет, дорогой. Но я хочу, чтобы ты себя уж слишком-то не изводил. Эти доктора, я надеюсь, поймут что-то после метаболической серии.
Халлек хмыкнул.
— Я только благодарю Бога, что это не рак, — сказала она. Лицо ее выглядело встревоженным.
Он подумал и чуть не ляпнул: «хорошо все наблюдать со стороны». Не сказал, но, видимо, что-то отразилось на его лице, потому что ее лицо приняло такое несчастное, горестное выражение.
— Прости меня, — сказала она. — Так трудно сказать что-либо, чтобы не прозвучало обидно, плохо…
«Да уж, девочка», подумал он. И снова мимолетная вспышка ненависти к ней. После выпивки это чувство вызвало депрессию и физическое недомогание. Тут же все прошло, оставив лишь ощущение стыда. Кожа Кэри превращалась Бог знает во что — годилось только для показа в бродячем цирке. Данкен Хопли может быть и в порядке, а может, Халлека ожидало там нечто еще более жуткое. Черт возьми, потеря веса, возможно, еще не самое страшное.
Он разделся, включив лампу, и обнял Хейди. Сначала она чувствовала себя скованно. Когда он решил, что ничего хорошего не будет, Хейди вдруг расслабилась. Билли услышал ее сдавленный всхлип и с грустью подумал, что в беде познается благородство натуры. Почему он раньше этого не понимал?
— Хейди, прости, — сказал он.
— Если бы я могла хоть что-то сделать. — Она снова всхлипнула. — О, если бы чем-то могла помочь тебе, Билли.
— Можешь, — сказал он и потрогал ее грудь.
Они занялись любовью. А потом он заснул, забыв обо всем. Утром весы показали 176.
12. ДАНКЕН ХОПЛИ
У себя в конторе он договорился относительно отпуска для проведения метаболических анализов. Кирк Пеншли был до неприличия готов удовлетворить его просьбу в любой форме, из чего Халлек сделал горький вывод: от него хотят избавиться. После того, как исчезли его три подбородка, ввалились щеки, а кости на лице стали выпирать, он стал для конторы своеобразным пугалом.
— Ну, конечно же! О чем речь?! — воскликнул Пеншли прежде, чем Билли до конца изложил свою просьбу. Слишком радушно звучал его голос — так говорят люди, понимающие, что дело — дрянь, но формально этого не признающие. Глаза его скользнули к тому месту, где у Билли Халлека прежде был живот. — Бери столько времени, сколько тебе потребуется, Билл.
— Три дня мне будет достаточно, — ответил он.
Теперь он звонил Пеншли из телефонной будки возле кафетерия Баркера и говорил ему, что придется взять более трех дней. Да, более трех дней, но, возможно, не только для метаболических анализов. Утраченная идея снова неясно зародилась в голове. Она еще не была
— На сколько дней? — спросил Пеншли.
— Я точно и сам не знаю, — сказал Халлек. — Может, две недели. Может, даже и месяц.
На другом конце провода воцарилась тишина, и Халлек представил себе подтекст, который прочел в его словах Пеншли: «На самом деле я имею в виду, Кирк, то, что больше уж мне не вернуться. Выяснилось, что у меня рак. Теперь будет облучение, лекарства от боли, интерферон, если удастся его раздобыть, лаэтрил, если решимся отправиться а Мехико. Когда в следующий раз увидишь меня, Кирк, я буду в длинном ящике с шелковой подушечкой под головой».
И Билли, привыкший за последние шесть недель к чувству хронического страха, впервые ощутил гнев. «Я вовсе этого не подразумеваю, черт тебя подери. По крайней мере, пока еще нет».
— Не проблема, Билл. Передадим дело Худа Рону Бейкеру, а остальные могут и подождать.
«Это уж точно, подлец. Ты сегодня же все мои дела передашь другим. А дело Худа ты еще на прошлой неделе отдал Рону Бейкеру. Он мне позвонил сам, спрашивал, куда я положил бумаги по этому делу. А насчет того, что другие дела подождут, Кирк, так эти дела — всего-навсего куриные шашлыки на твоей вилле в Вермонте. Так что не пытайся быть хитрожопым со мной».
— Хорошо, я передам ему все досье, — сказал Билли и, не удержавшись, добавил: — Он уже часть из них получил, кстати.
Раздумье на другом конце провода. Потом:
— Ну, хорошо… если что нужно, я готов…
— Есть еще одна просьба, — сказал Билли. — Она может показаться тебе очень странной.
— Какая? — осторожно спросил Кирк Пеншли.
— Помнишь, у меня неприятность была в начале весны? Несчастный случай?
— Да-а.
— Женщина, которую я сбил, была цыганкой. Ты знал об этом?
— Это было в газетах, — сдержанно ответил Пеншли.
— Она была из… из… как у них это называют? Банда? Табор. Да, цыганский табор, коллектив, что ли. Они расположились неподалеку от Фэйрвью. Договорились с местным фермером за наличные…
— Подожди секундочку, буквально чуток, — перебил его Пеншли. Теперь его голос звучал сухо, не так, как у платного плакальщика, что Билли устраивало куда больше. Он даже улыбнулся, представив себе сорокапятилетнего Пеншли, лысого, невысокого — футов пять ростом, хватающего на столе блокнот и ручку. Кирк в работе был одним из самых эффективных и деловых ребят из всех, кого Халлек знал. — О'кей, говори. Как имя местного фермера?
— Арнкастер. Ларс Арнкастер. После того, как я сбил женщину…
— Ее имя?
Халлек закрыл глаза и напряг память. Как странно — он ни разу не вспомнил ее имени с самого суда.
— Лемке, — ответил он наконец. — Ее звали Сюзанна Лемке.
— Л-е-м-п-к-е?
— Без «п».
— О'кей.
— После несчастного случая цыгане решили, что они нежеланные гости в Фэйрвью. У меня есть данные, что они направились в Рейнтри. Не смог бы ты проследить их дальнейший путь оттуда? Мне нужно знать, где они находятся сейчас. За расследование плачу из своего кармана.