Шрифт:
Аркадию с детства говорили, что у него талант, — и родители, и учителя рисования в школе, и преподаватели в художественном училище, и друзья с однокашниками.
Но после выпуска из училища оказалось, что талант его никому особо и не нужен.
— Да, у тебя талант. И у Иванова талант, и у Петрова талант, и у Сидорова… Таких, как ты, талантливых, знаешь сколько? — говорили Аркадию владельцы картинных галерей и меценаты — и отказывались спонсировать выставку или брать его картины на продажу.
А менее талантливые, но куда более удачно пристроившиеся в жизни однокашники
— Одного таланта мало. Ты должен попасть в тренд, понимаешь? Попадёшь в тренд — станешь модным. Станешь модным — и тогда будет всё: и деньги, и слава, и свобода писать то, что хочешь. А пока…
Из трёх перечисленных благ больше всего Аркадий хотел писать то, что хочет, и меньше всего — славы. Ну а деньги — да, деньги нужны, без них не прожить.
Аркадий слабо представлял себе, что такое тренд и как в него попасть, но точно знал, что он — не в нём, потому как деньги ему приходилось зарабатывать по-разному: учить рисованию в школе и рисовать на улице, работать оформителем сцен и иллюстратором книг, художником по рекламе и шаржистом в газете. Довелось ему даже в одно время заниматься иконописью, а в другое — расписывать стены в шикарном особняке какого-то олигарха.
Аркадий всегда выполнял любое задание честно и добросовестно; его работами были довольны, нередко — восхищались. И только сам Аркадий знал, что не вложил в них и десятой доли того, на что способен.
Все свои силы, весь свой талант он отдавал другим картинам. Эти картины он писал не для себя, не для друзей и не на заказ. И даже не для души. Он писал их, потому что не мог не писать. Они настойчиво рвались в мир, и он не мог не дать им жизнь.
Собственно, он их и не писал. Это они писали его.
В небе громыхает гроза, в океане бушуют волны, швыряют его с гребня на гребень, накрывают с головой. Жадная глубина настойчиво тянет на дно. Паника, заставляющая из последних сил бить руками, чтобы удержаться на плаву, уступает место равнодушной обречённости. Зачем бороться, если всё равно умрёшь? Не проще ли сдаться?
Но стоит лишь на миг поддаться стихии, позволить океану затянуть тебя на дно, как инстинкт, что сильнее разума, — выжить! во что бы то ни стало выжить! буквально выталкивает пловца на поверхность. И снова начинается мучительная, безнадёжная борьба…
Огромная ледяная гора появляется рядом внезапно и незаметно — как призрак. И кажется если и не спасением, то хотя бы передышкой.
Из последних сил он доплывает до айсберга и пытается ухватиться мокрыми непослушными руками за холодный выступ. Ладони скользят по ледяной поверхности, тяжёлое, одеревеневшее тело никак не может вырваться из плена морской воды.
Шторм продолжает неистовствовать, сотрясая небо и волнуя океан. Разъярённые волны бьются об айсберг, словно пытаясь сорвать человека, отчаянно цепляющегося за ледяной выступ.
Картины, которые Аркадий впускал
Вот и на этот раз, ещё не до конца придя в себя после яркого и поразительно реального сна, художник подошёл к мольберту и установил на нём чистый холст. Затем прикрыл глаза, вспоминая всполохи молний в штормовом небе, грохот волн и ломаные очертания айсберга и заново вызывая в себе ощущение цепкой хватки океанской глубины, непослушных рук и неумолимого, всепоглощающего, сильнее холода и боли, инстинкта — выжить!
Кисть, словно живая, запорхала над холстом.
На поверхности появлялись очертания величественного айсберга посреди штормового океана и одинокой фигурки, отчаянно цепляющейся за ледяной выступ.
— Что-то в этом есть, — задумчиво протянул один из гостей сырьевого магната Потапова — известный художественный критик Барселов, стоя перед расписанной стеной и разглядывая панораму горящего города. — Что-то особенное. Цепляющее. Это ведь не репродукция?
— За те деньги, что я отвалил тому маляру, это может быть только оригинал, — довольно ухмыльнулся Потапов.
Олигарху очень нравилось думать, что, переехав в Москву, обзаведясь шикарным старинным особняком, накупив модных произведений искусства и сделав солидное пожертвование в несколько творческих фондов, он стал своим в столичном бомонде. То, что на его вечер пришли такие значимые представители творческой интеллигенции, только укрепило его уверенность. Разумеется, они пришли, потому что он один из них, а вовсе не из-за его денег.
— Очень, очень талантливый художник, — повторил Барселов. — Как его зовут?
— А я, думаете, помню? — искренне удивился олигарх. — Ивов вроде… Алексей Ивов. Или Андрей. А может, Арсений…
— Ивов, — задумчиво повторил художественный критик, продолжая рассматривать единственное настоящее произведение искусства в безвкусной коллекции нувориша, возомнившего себя ценителем прекрасного.
Олигарх Потапов очень мало понимал в искусстве, но зато выгоду чуял просто феноменально. Некоторое время он внимательно смотрел на известного художественного критика, не отрывавшего глаз от росписи на стене, потом оценивающе осмотрел панораму горящего города и деловито прищурился. «Как же всё-таки звали того художника?..»
— Ивов? Аркадий Ивов? — услышал художник деловой мужской голос в телефонной трубке.
— Да, это я.
— Господин Потапов хочет сделать вам заказ, — сообщил голос.
— Заказ? — удивлённо повторил Аркадий. Олигарха, казалось, не особенно впечатлила панорама горящего города, которую он создал на стенах его особняка.
— Да. Он хочет, чтобы вы нарисовали ему несколько картинок.
— Картин, — автоматически поправил художник.
— Картин, — согласился голос. — И как можно скорее. Кстати, если у вас есть уже готовые, то он их возьмёт.