Хулистан
Шрифт:
– Это – смотря, что называть «нормальным обществом», – снисходительно ухмыльнулся Хариф. – А вот и наш заказ!
К нам подошла молоденькая девушка, толкая перед собой столик на колесиках. У меня аж защемило в груди – такая она была хорошенькая! На ней была широкая футболка на выпуск и шортики. Высокая, тонкая как тростиночка, с коротко постриженными черными прямыми волосами, с маленькими острыми грудками, которые чуть ли не протыкали насквозь ткань майки. Абсолютно мой тип! Куколка! Барби! Пока девушка раскладывала тарелки, мужчина в голубом колпаке стоял чуть позади и натянуто улыбался.
– Хариф, – не выдержал я, – эта девушка –
Хариф несколько раз крякнул, что, очевидно, означало добродушный смешок, и сказал, чуть понизив голос:
– Бобби, этой малютке лет пятнадцать – не больше. Она еще невинное дитя.
– Вы меня неправильно поняли! – горячо зашептал я. – У меня и в мыслях не было ничего подобного!
Хариф что-то сказал мужчине в колпаке, снисходительно улыбаясь, и тот, расплывшись в совершенно счастливой улыбке, что-то ответил. Затем мужчина с девушкой отошли.
– Что вы ему сказали? – поспешил я поинтересоваться.
– Я сказал ему, что вам очень понравилась девчонка.
– И что он ответил?
– Он сказал, что счастлив, что красота его дочери доставила удовольствие дорогим гостям. И пожелал приятного аппетита.
– Так это его дочь? – разочарованно спросил я.
– Да, она помогает ему в кафе в свободное время. И еще он сказал, что у девушки уже есть жених из весьма уважаемой семьи. Ешьте, Бобби, ешьте. Не стоит расстраиваться из-за какой-то девчонки. В Гюлистане полно красивых девушек.
– А что это? – спросил я, уставившись в тарелку с непонятной водянисто-белой массой.
– Это «догва». Очень легкое и вкусное блюдо. Его особенно приятно есть в жаркую погоду.
– Что-то молочное?
– Да, вроде русской окрошки, если вы пробовали.
– Не уверен, что мне понравится. Мой желудок не дружит с кисломолочными продуктами.
– Попробуйте, мой вам совет. И за желудок можете не беспокоиться. Этому блюду не меньше двух тысяч лет. Его ели еще наши степные предки. А потом садились на коней – и целый день скакали без остановки. Как говорится, проверено веками. Кстати, русские свою окрошку переняли у нас, гюлистанцев.
Обед подходил к концу. Признаться, мне понравилась эта самая «догва». Вкус у нее был простой, но чем больше я хлебал этой жижи, в которой обнаружил вареный рис, мелко нарезанные овощи и зелень, тем она больше мне нравилась. И уже по-настоящему вкусными, после этой несколько постной жижицы, показались мне длинные поджаристые бараньи котлетки, которые нам принесли вместе с жареной картошкой, и печеная рыба с овощным гарниром.
– У вас неплохая кухня, – совершенно искренно похвалил я блюда, утирая салфеткой губы.
– У нас превосходная кухня, одна из самых богатых в мире! – отозвался довольно гид, оторвавшись на миг от деликатного обгладывания рыбьей головы. – Кстати, рецепты для многих французских блюд были собраны и записаны в наших провинциях еще в 19-ом веке одним французским путешественником. Он потом издал свою поваренную книгу, ставшую классикой жанра, куда включил эти рецепты. И заметьте: нигде не упомянул названия нашей страны! Вот вам и представитель западной демократии!
– А причем здесь демократия? – удивился я. – Вы сами сказали, что это было еще в позапрошлом веке. Тогда еще не существовало, насколько я знаю, международной конвенции по авторским правам.
– Да у нас и сейчас все воруют: и рецепты блюд, и музыку, и даже целые археологические памятники! Особенно преуспели в этом
– Ну, я думаю, это мелочи по сравнению с двадцатью процентами территорий, о которых вы говорили, – не удержался съязвить я.
– Двадцать пять, Мистер Ганн. Двадцать пять процентов! И прошу вас не касаться этой больной темы. Это – святое! – воскликнул Хариф, и снова принялся за рыбью голову.
– Я не понимаю, почему вы терпите столько лет? – продолжал я напирать. – Ведь вы намного сильнее рамян, судя по всему? Почему бы вам просто не отобрать ваши земли силой? Только не говорите мне о приверженности международному праву и прочей чепухе! Исходя из моих собственных наблюдений, чихать вы хотели на эти самые права.
– Бобби, я смотрю, сытный обед прибавил вам сразу энергии? – беззлобно усмехнулся Хариф. – Давайте закажем чай и побеседуем об интересующих нас вопросах, не возражаете?
Я не возражал, и он махнул рукой хозяину кафе, чтобы убирали со стола.
Чай мы пили из маленьких изящных стаканчиков с девичьими талиями, похожих по форме на песочные часы. Тут же на столе был водружен огромный, литра на два чайник с уже заваренным чаем. Еще было несколько сортов варенья, нарезанный дольками лимон, орешки и колотый сахар, очень крепкий и слишком сладкий.
Я не большой любитель чая – предпочитаю кофе и соки. Но иногда не прочь выпить чашечку зеленого чая. У зеленого чая, заваренного по традиционному японскому или китайскому рецепту, особый, ни с чем несравнимый вкус. Его сразу ощущаешь, сделав крошечный глоток. Он ощутимо горьковат и сразу возбуждает во рту вкусовые рецепторы, словно обнажая их, очищая. Поначалу даже чувствуешь небольшой дискомфорт, – настолько резок вкус, – но постепенно горечь смягчается, во рту разливается удивительно изысканное послевкусие – и уже следующий глоток доставляет истинное наслаждение. Но чай, который нам подали, был черный. Я не понимаю его вкуса, и тем более не понимаю, как можно пить эту обжигающе горячую водицу в таких количествах? Разве что с черным чаем особенно приятно есть сладкое. А к сладкому я отнюдь не равнодушен. Так что сидеть в теплую погоду в тенечке и пить черный чай, ковыряясь маленькой ложечкой в блюдечках с вареньем, было, после сытного обеда, довольно приятно. Это неспешное чаепитие создавало расслабляющую атмосферу телесного уюта и душевного умиротворения. А вскоре я вдруг вспотел после выпитых двух стаканчиков – и мне стало еще приятнее: я ощутил в теле молодецкую легкость и свежесть. Хариф тоже блаженствовал. Чай он пил, не стесняясь громко и с наслаждением прихлебывая, вприкуску с кусочком сахара, а на варенье совершенно не обращал внимания.
– Бобби, – вдруг заговорил он, – что, по-вашему, есть демократия?
Я все еще никак не мог привыкнуть к неожиданным вопросам Харифа. Они казались или неуместными или же просто нелепыми. Но я уже понимал: этот хитрец, прежде чем завести серьезный разговор, старался уточнить позицию собеседника, чтобы после легче было ее укрепить или пошатнуть – в зависимости от его собственных намерений.
– Ну, демократия… – замялся я, не готовый отвечать на столь вроде бы простой и даже примитивный вопрос. – Если перевести дословно, демократия – это власть народа, народовластие, – уцепился я за куцую книжную цитату, всплывшую спасительно в памяти. – Это так очевидно, что об этом даже не думаешь.