Хвала и слава. Книга третья
Шрифт:
Они склонились над картой, принесенной пани Ройской, — над картой того, что уже не существовало, — над картой Польши. Смотрели на этот кленовый листок, тонким стебельком связанный с морем, на лебедя с выгнутой, подобно натянутому луку, грудью.
Анджей невнимательно слушал обсуждение маршрутов, пролегающих по дорогам, на которых в эту минуту уже тарахтели немецкие танки. Он смотрел на контуры страны — на линию Вислы, изогнутую, как арфа, и думал: «Это моя родина — ее уж нет».
— Отсюда выедем на Пущу Кампиносскую, —
— И через Вислу в Вышогрод, — заметил Ромек.
— Сколько же времени займет такая поездка? — спросила Ройская.
— Здесь не может быть никаких расчетов. Неизвестно, что ждет нас за ближайшим поворотом.
Анджей отошел от карты. Стал у окна и смотрел на парк, утонувший в ночи. «Никаких расчетов быть не может», — мысленно повторял он.
Однако ведь должен же быть какой-то расчет, какое-то вычисление, пусть даже с сотнями неизвестных. И вести его надо с самого начала. Потом все может повернуться совсем по-иному, но точный расчет все равно нужен.
«Довольно мечтаний, Анджей, — сказал он себе. — Будем считать, что все идет нормально. И что конечный результат тоже будет нормальным. Любой результат должен быть «нормальным», — заключил он.
Именно тогда, у этого самого окна, ему в голову впервые пришла отчетливая мысль о смерти, теперь он мог даже представить ее себе. Анджей оглянулся на собравшихся у карты. На лице Ромека он прочел то, что минуту назад испытывал сам: ожидание приключений.
«Можно ли сейчас оставаться ребенком? — подумал он. — А впрочем, как знать, не в этом ли спасение? В конце концов, не может ведь вся жизнь быть поражением».
Отворилась дверь и вошла Оля. Анджей перевел взгляд на мать, словно от нее ждал решающего слова.
Оля, видно, вошла сюда из темноты, потому что зажмурилась от яркого света и в первую минуту не разглядела сидящих в комнате. Спыхала поднялся.
— Добрый день, — сказал он.
Анджей не отводил от матери настороженного взгляда. Он словно впервые увидел ее. Что-то девическое подметил он в выражении ее лица. Это не был эффект освещения, наоборот, яркий свет лампы только подчеркивал тень усталости и озабоченности на ее лице. Но Анджей с удивлением подумал, что никогда прежде не смотрел так на свою мать; в улыбке, с какой она приветствовала Казимека, в том, как подала ему руку, он заметил нечто такое, что прежде не останавливало его внимания. Мать показалась ему необычайно красивой.
То ли под влиянием расспросов Ромека там, под кленом, то ли взволнованный чем-то другим, Анджей вдруг спросил самого себя: «Была ли мать счастлива?» Сейчас он отрешился от сознания, что перед ним его мать, сейчас его интересовала судьба этой женщины. До сих пор Анджею не приходилось задумываться, любит ли он мать. Она занимала определенное место в его жизни, вот и все. Но сейчас, увидев ее, вот такую — прекрасную, облитую спокойным светом, он понял, что мать — это и есть воплощение покоя, расстаться с которым ему так трудно. Только теперь он почувствовал, что с матерью его связывают нерасторжимые узы. Это так же внезапно вошло
— Где ты был, Анджей? Я беспокоилась о тебе. Будь добр, не исчезай надолго. Я не знаю, что и думать.
— Но я все время был возле дома.
— Ты не пришел к ужину.
— Что уж там за ужин, — заметила пани Эвелина. И обратилась к Казимежу: — Так хочется, чтобы все было как в прежние времена, но ведь не все теперь можно достать.
— Вы испытываете какие-нибудь затруднения? — спросил Спыхала из вежливости, на самом деле его это ничуть не интересовало.
— Когда люди свыкаются с положением, — вздохнула пани Ройская, — они начинают капризничать. Но что я могу сделать? Так трудно всем угодить…
Анджей вышел на середину комнаты.
— Мама, мы возвращаемся в Варшаву.
Он заметил быстрый взгляд матери, на мгновение задержавшийся на лице Казимежа и тут же погасший.
— Но вы вернете мне лошадей? — спросила пани Ройская.
— Мы оставим их у Януша, — сказал Спыхала.
— Правильно! — обрадованно подхватил Ромек. Шагая по комнате, Анджей заговорил назидательно:
— В Варшаве все станет ясно. Прежде всего мы будем знать, что нам делать; ведь должно же там быть какое-то руководство. Только в Варшаве можно будет наконец разобраться, что же все-таки делать.
Ройская остановила его:
— Могли бы и подождать. В конце концов наладится же какая-то связь.
— Думаю, слишком долго придется ждать. Немцам-то что, у них есть транспорт.
— Сколько же времени займет у нас путь в Варшаву — неожиданно для самой себя спросила Оля.
Анджей остановился и с каким-то торжеством посмотрел на мать.
— Значит, едешь с нами?
— Ну, знаешь, одного тебя я бы все-таки не отпустила, — сказала Оля, — в такое время я хочу знать каждый твой шаг.
— Антек тоже, наверно, в Варшаве, — добавил Анджей.
В разговор вмещался Ромек:
— Вам не следует ехать. Это путешествие не для женщины. Мы будем оберегать Анджея, я и пан Спыхала.
Спыхала немного подумал.
— А мне кажется, что даже безопаснее ехать с женщиной. Так нас скорее примут за беженцев, возвращающихся в Варшаву или ее окрестности. А одних мужчин могут принять за переодетых военных. Тем более, что мальчики такие юные…
— Для армии даже слишком юные, — улыбнулась Ройская. — Я тоже думаю, что безопаснее ехать с женщинами, вернее с женщиной. Геленку лучше оставить пока у меня.
Оля согласилась.
— Да, пожалуй, так лучше. Геленка останется здесь, посмотрим, как будут развиваться события. Если Франек или Антек доберутся до Пустых Лонк, они застанут тут Геленку.
Ромек твердил свое:
— Так, может, завтра и отправимся?
— До завтра вряд ли успеем все приготовить. Нужно дать вам хорошую повозку, смазать, осмотреть и так далее. И продукты надо собрать на дорогу… Путь дальний. Вы как, возьмете с собой кучера?
— Зачем? — спросил Ромек. — С лошадьми я справлюсь, Анджей мне поможет.