Хвала и слава. Том 1
Шрифт:
Казимеж ринулся в кухню. У плиты стояли сестры: старшая Сонка, дородная, крепкая и красивая, с лицом, словно изваянным из мрамора, и младшая Сабина, более гибкая и свежая, чем Сонка, и не такая величественная. Они были значительно моложе его; между Казимежем и сестрами было еще три брата, но все они умерли; один из них, умерший уже в двенадцатилетнем возрасте, был Казимежу товарищем в мальчишеских забавах. Смерть брата всегда оставалась для него одним из самых тяжелых воспоминаний отроческих лет. Казимеж сердечно поздоровался с сестрами. При этом лицо Сонки показалось ему невыразительным и безразличным. Сабина же была очень веселая.
— Ты
— Ну как же, поел бы чего-нибудь, конечно, поел бы. А что у вас есть хорошего?
— Полный обед, — ответила Сонка голосом, еще более низким, чем у матери, и бархатным, как звук виолончели, — но только постный, сегодня ведь страстной четверг.
— А рыба? — спросил Казимеж, заглядывая в горшок.
— Нет, рыбы здесь нет, — ответила Сабина. — Зато есть блины с творогом и сметаной, пирог с капустой, борщ. Садись за стол.
Все перешли в большую комнату.
— Прибрали бы здесь, что ли, — ворчал старик. — Игрушки повсюду валяются. Как побросали Стась и Юрек, так и лежат…
— А где дети? — спохватился Казимеж, но никто ему не ответил. Только все как-то смущенно переглянулись и снова заговорили об обеде.
— Пан Казимеж, наверно, уже отвык от нашей еды, — заявила мать с явным желанием досадить сыну.
— Почему вы так говорите, мама? — обратился к ней Казимеж.
Но в этом доме, видимо, не было принято отвечать на вопросы. Казимежу подали тарелку блинов, политых маслом и сметаной. Взяв в руки знакомые с детства нож и вилку с черными черенками, он молча начал есть.
Сонка направилась в кухню, а отец наклонился к сыну и, проводив глазами ушедшую дочь, доверительно сказал:
— Ни о чем не расспрашивай. Я сам тебе потом все расскажу. Затем тебя и вызвали сюда.
— Сабина, наверно, замуж выходит? — спросил, однако, Казимеж.
Но и этот вопрос был, видно, неуместен. Мать взглянула на младшую дочь, покрасневшую как мак, и медленно произнесла:
— Выходит или не выходит, это мы еще посмотрим.
— Все решится на праздники, — поспешно добавил старик. — Ну и праздники будут! С нашим паном Казеком из Варшавы…
Он радостно засмеялся и вдруг, нагнувшись, поцеловал сына в локоть.
Да, Казимежу предстояли необычные праздники. Но сперва надо было навестить дедушку и бабушку. Они жили в маленькой пристройке, где помещалась пекарня, комната и кухня для челяди. Казимеж прошел по длинному, узкому и темному коридору, соединявшему эту пристройку с домом. В конце коридора была дверь, которая открывалась в сени. Из сеней, пропахших кислой опарой, была еще дверь направо, в маленькую комнату стариков. Окна в ней были наполовину занавешены. Дед сидел в старом кресле и курил трубку, бабка вертелась по комнате и хлопотала. Как ни стар был дед, он сразу узнал Казимежа и тут же заладил одно и то же:
— Ого, Казек, а помнишь, как мы с тобой пахали в Соловьевке, у леса? Помнишь, как пахали?
Казимеж ответил:
— Помню, дедушка, помню.
А старик опять свое:
— Помнишь, как мы пахали в Соловьевке?
Бабка потеряла терпение:
— Уймись ты, старый, спрашиваешь бог знает о чем. Дай-ка мне наглядеться на моего Казека.
Она присела к столу, подперла голову рукой и с умилением разглядывала внука. Так смотрела она довольно долго, а потом спросила:
— Богу молишься?
— Молюсь, бабушка, — ответил Спыхала. Ложь легко сорвалась с его уст.
— Каждый день молишься? — строго спросила старушка.
— Каждый
— Ну-ну! — Старушка погрозила ему пальцем.
Он осмотрелся и увидел над кроватью и на соседней стене несколько божественных картин самого разнообразного происхождения: матерь божья Лятичовская и Богородчанская, и святое семейство из Лагевников, и очень красивая старинная гравюра с изображением святого Михаила, и ярмарочные олеографии. Все эти картины он помнил с самых давних времен, еще по Соловьевке. Они всегда висели на стенах в комнате стариков. И часы с кукушкой.
— А кукушка еще кукует? — спросил Казимеж.
Бабка не расслышала.
— Чего? — переспросила она.
— Кукушка, спрашиваю, кукует еще?
— Да нет! — Бабка грустно покачала головой. — Нет. Испортилось в ней что-то.
На третий день своего пребывания у родных, в страстную субботу, он получил письмо от Марыси Билинской. Несколько слов, написанных размашистым аристократическим почерком, едва уместились на двух довольно больших листах бумаги:
«…Je vous envie, — писала она между прочим, — votre s'ejoure chez vos parents, qui sont — me semble-t-il — des gens simples et bien pensants…» [84]
84
…Я вам завидую… Вы у своих родителей, которые, как мне кажется, люди простые и благоразумные… (франц.).
Только на второй день праздников, когда Казимеж наглотался всяческих наливок, наелся поросенка с хреном, отведал около сорока видов печенья да еще полакомился творожной бабкой с миндалем и вареньем из розовых лепестков, начали всплывать дела и заботы, ради которых и вызвали Казимежа. Воспользовавшись тем, что жена с дочерьми поехала в костел, старик с хитрецой, издалека, завел разговор с сыном. Они остались вдвоем за большим столом, покрытым скатертью в синюю и красную полоску; отец еще с утра беспрерывно тянул вишневку и старательно подливал сыну. Казимеж всегда славился крепкой головой и мог пить сколько угодно, и это не раз было проверено на воинской службе, а после майского переворота приходилось, пожалуй, еще чаще демонстрировать свою выносливость. Вот и сейчас он был значительно трезвее отца и сразу понял, к чему клонит старик. Дело выглядело сравнительно просто: родителям нужны были деньги. Хозяйство шло неважно, особенно сейчас, когда резко упали цены на продукты. Старики задолжали большую сумму налоговому ведомству, и теперь все стадо могло пойти с торгов. Вторая забота: нужно было оформить развод Сонки, дать ей денег, чтобы она могла жить самостоятельно. Ее муж, винокур из соседнего имения, всячески издевался над ней и даже отобрал детей.
— Как же он сумел забрать у нее детей? — спросил Казимеж.
— А так и забрал. Говорит, что право на его стороне. Что-то он слышал о ней, сам не знает что…
— А что же все-таки с Сонкой?
— Да завелся у нее какой-то арендатор из-под Санока, понимаешь. Ну, она у него летом жила. А сейчас муж у нее детей забрал, говорит, распутство. Кто их там разберет! А может, и неправда.
— Но Сонка у него жила?
— Конечно, жила, а он тоже женатый, ну, и что теперь делать? А его жена говорит, что застрелит Сонку. Как быть — ума не приложу… Выпей, Казек, эта вишневка восемь лет в подвале стояла, тебя дожидалась.