Хвала и слава. Том 1
Шрифт:
Коляска остановилась у подъезда штаба. К большому залу, где висел огромный портрет Николая II, работы Серова, примыкал другой, небольшой зал. Там собралась группа офицеров и чиновников. На кафедру поднялся артиллерийский офицер в длинном мундире и начал лекцию, время от времени отмечая указкой какие-то пункты на карте.
Лекция сразу навела на Януша скуку, тем более что она оказалась узкоспециальной. Вначале офицер остановился на возможностях получения статистических данных, касающихся численности войск крестоносцев и польско-литовских войск. Он долго распространялся
Януш перестал слушать лектора и вернулся к мыслям об Ариадне. Сидя позади Володи, он видел его в неполный профиль. Линия лица Володи, не такая мягкая, как у сестры, все же напоминала Янушу девичью щеку в ту минуту, когда она там, на балконе, почти касалась его лица. И снова, в который раз, он переживал одно за другим мгновения вчерашнего вечера — от того, когда он вошел в дом Тарло и наверху лестницы увидел Ариадну, до того, когда глаза их встретились во время пения Эльжуни. Эльжуня исполняла «Гретхен за прялкой»{12}, и Януш тогда подумал: ничто не может соответствовать этому мгновению больше, чем песня Шуберта о беспомощной и беззащитной любви. И после, уже до конца вечера, они не обменялись ни единым словом.
Сейчас Януш стыдился своего письма, хотя и горд был, что не явился на зов Ариадны, не захотел «запятнать» чистоту своей любви, отказался от нее прежде, чем она стала явью. Теперь он боялся встречи с девушкой, не мог бы взглянуть на нее — смутно чувствовал, что здание столь обдуманно построенного отречения рухнуло бы. Может, лучше покончить самоубийством? Но как же так? Уйти из жизни, не узнав, что такое любовь, что такое весь этот мир, и человек, и истина?
Вдруг он заметил, что все встали и аплодируют с деланным увлечением. Артиллерийский офицер поклонился и сошел с кафедры, лекция окончилась.
Тарло-отец завязал разговор с каким-то генералом и в конце концов укатил с ним в город, предоставив юношам свою коляску.
Проезжая по улицам Одессы, они молчали. Лишь когда показалось предместье, Володя спросил:
— Ну как, господин граф, понравилась ли вам лекция?
— Признаюсь, — медленно ответил Януш, — она показалась мне слишком специальной.
— Вы не интересуетесь историей?
— Историей — да, но не стратегией…
— Я не заметил, чтобы лекция была специально «стратегической», она имеет совсем другое назначение… Разве это вам не интересно?..
Януш вопросительно посмотрел на него.
— Нет, — сказал он, — я не понимаю.
— Как? Ведь лекция прежде всего была политической. Неужели вы этого не почувствовали?
Януш смутился.
— Во время лекции я думал… о другом, — сказал он и засмеялся. — К тому же было так душно.
Володя усмехнулся:
— Значит, вы
— Нет, ничего.
— А вам не приходит в голову, что будет война?
— Война? — удивился Януш. — Как война? Чтоб люди стреляли в людей, убивали друг друга? Ну, в Европе это вряд ли произойдет. Люди уже отвыкли от войны.
— Значит, вы думаете, что мир будет вечно?
В эту минуту коляска остановилась. Путь им пересекала марширующая воинская часть. Солдаты, видимо, возвращались с моря, с купанья. Белые летние кители и снежной белизны фуражки сверкали на солнце. Впереди, следом за офицером, шел молодой запевала, он затянул песню высоким тенором, и рота дружно подхватила ee:
…Барыня, сударыня В бара-барабан ударила, Наша рота стройно идет… …идет, идет…Только сейчас Януш заметил, что в Одессе действительно много военных.
— Не могу себе представить, — сказал он.
— Значит, вы, граф, полагаете, что, хотя офицер генерального штаба в офицерском клубе рассказывает, и так подробно о победе поляков над Германией, это ничего еще не означает? Это означает очень много: означает войну, на которую мы с вами отправимся.
— Я… и вы?
— Да, вы и я. Или точнее: поляки и русские.
— Поляки и русские вместе? Нет, это невозможно, — вдруг возразил Януш. — И вообще война… Что это значит — война? Это конец всему!
— Для кого конец, а для кого начало, — задумчиво сказал Володя, когда коляска, пропустив марширующих солдат, тронулась с места. — Для нас она может быть началом.
— Для кого это — «для нас?» — спросил Януш.
Но Володя не ответил. Повернувшись к Янушу, он вдруг спросил:
— Что вы думаете о моей сестре?
Януш замялся.
— Она очень мила, — с трудом выдавил он.
— Вы так считаете? — допытывался Володя. — Мне кажется, что она немного взбалмошная. Но это, вероятно, пройдет…
— Пройдет, наверняка пройдет, — с глубокой убежденностью сказал Януш. И добавил тоном бывалого ловеласа: — Женщины так легко меняются.
Володя усмехнулся. И в этой усмешке Януш увидел какое-то превосходство. Это его немного задело. Он отвел взгляд.
— Потому что, знаете ли, — вдруг доверительно сказал Володя, — мне было бы легче, если бы я знал, что она не останется одна…
— Как это одна? — удивился Януш, ощутив у сердца такой же холодок, как всякий раз, когда слышал далекий свист паровоза.
Володя положил руку на плечо Януша.
— Вы очень мало поняли, граф, — сказал он с оттенком иронии, но в то же время и с симпатией, — вы даже того не понимаете, что мы могли бы вместе бороться за что-то — и против чего-то. Но я надеюсь, вам понятно, что я не могу остаться в доме… в таком доме… в связи с тем, что приближается. Ну вот, значит, Ариадна и останется одна…
Януш с трудом понимал, о чем говорит этот русский юноша.
— А с вами она разве не пойдет?
Володя рассмеялся.