Хватай Иловайского!
Шрифт:
— Сдавайтесь, Иловайский, ваше время вышло! Пора ответить за всё…
Я подчёркнуто медленно сунул пистолет обратно за пояс и обернулся. Высокая фигура с небольшим горбом, в женском платье и широкополой шляпе с оплывшими огарками свечей по полям, казалась бы абсолютно незнакомой, если бы не голос. Мужской, чуть капризный, манерный, с неизбывным чувством собственного превосходства…
— А ведь я предупреждал, ещё на конференции предупреждал: отступитесь, Иловайский! И почему казаки никогда не прислушиваются к мнению умных
Вот теперь я его узнал. Справедливости ради надо признать, что с нашей последней встречи господин Жарковский, ведущий и докладчик с той самой научной конференции по урегулированию вопросов равноправия между людьми и нечистью, весьма изменился. Похудел вдвое, руки-ноги стали как волосатые спички, волосы опали почти полностью, оставив две-три жидкие пряди на затылке и висках, лицо изуродовано неровными шрамами от ведьминских когтей, да ещё этот горб. Досталось мужику не хило, но мозгов не прибавило…
— Одно движение, одно слово, и я выстрелю вам в спину. Поняли? Вы меня поняли?
— Олух, как он тебе ответит, если ему ни говорить, ни кивать нельзя?! — рявкнула рыжая ведьма, вставая во весь рост. — Подойди и свяжи его!
— Да-да, моя прекрасная госпожа, — забормотал бывший учёный. — Сию минуту, как прикажете… Надеюсь, вы побьёте меня сегодня? Вы так давно не били своего раба…
— Не заслужил, — сплюнула вбок мамзель Фифи и подмигнула мне. — Видишь, характерник, как мы умеем людей обламывать? Ходит в женском платье, меня госпожой называет, плачет от счастья, когда его бьют… Противно?
— Ещё как, — поддержал я, даже и не думая отступать. — Только зачем вам мой Прохор сдался, если тут свой клоун ходит, костями гремит, сам в котёл просится?
— А ты не догадываешься?..
— Нe-а… Разве только чтоб меня заманить? Так как-то суетно всё — курьера красть, Хозяйке труп подкидывать, жандармов липовых из самого Санкт-Петербурга звать, рослых бесов рядом ставить, сортиры взрывать, моего денщика в плен брать… Да просто сказала бы разок, я и сам сюда давно собирался. Чего мудрить-то — в одну иглу восемь ниток засовывать…
— Он не догадывается, — всплеснула руками хромая ведьма, с треском постукивая длинными когтями друг о дружку. — Нет, вы только посмотрите, хвалёный Иловайский так ничего и не понял.
— Можно я его застрелю?
— Заткнись!
— Слушаюсь, моя восхитительная госпожа. Но вы побьёте меня сегодня? Это же был мой план…
— Я сказала, заткнись, тварь! — сорвалась мадемуазель Зайцева, и её лицо исказилось самой неприкрытой ненавистью. — Ты никто, понял? Я приказала тебе, и ты исполнил! Всё! Никакого твоего плана, только мой приказ, ясно тебе?!
— Да, моя прекрасная…
— Заткни-и-ись!!!
Я незаметно толкнул коня локтем в бок, чтоб он ещё на пару шагов приблизился к Прохору. Двое бесов оскалили клыки, не зная, куда деваться.
— Спрячь зубы, и лучше в карман, а то у меня кулаки чешутся, — зачем-то
— Иловайский, вернись, мы не договорили. — За моей спиной раздался сухой щелчок взводимых курков.
Пришлось оставить недобитых бесов и обернуться.
— Может, просто убьёте?
— Нет, сначала ты должен понять и прочувствовать всю глубину своего падения…
Вот за что люблю всяческих злодеев — их хлебом не корми, а дай выговориться! Пока не выскажется от души — не убьёт! Традиция, исторически-литературная, иначе нельзя, иначе ты не настоящий злодей, а так, дурилка картонная, в приличном преступном обществе тебе уважения нет, каждый мелкий бес под ноги сморкаться будет! Так что хочешь не хочешь, а держи форс — рассказывай бедной жертве, что почём, да как, да почему…
— О чём не договорили-то?
— Ты задал много вопросов…
— Ну и?
— Неужели не хочешь перед смертью узнать ответы?
— Не хочу.
— Как это?!
— Передумал.
— А поздно! Придётся тебе меня выслушать!
— Ох ты ж страсть господня, казни египетские… — вздохнул я, подходя к арабу и вновь прыгая в седло. — Может, всё-таки по-быстрому убьёте? Устал я уже, честное слово…
— Не смей со мной торговаться! — зарычала рыжая Фифи, брызгая слюной на подбородок. — Ты будешь послушно сидеть и слушать всё, что я говорю, а потом умрёшь.
Я пригнулся ровно за секунду до того, как сзади грохнул выстрел. Жарковский не удержался и спустил курок. Очень недальновидный поступок, даже, можно сказать, скоропалительный. Пуля едва не пробила верх папахи, потом бы ещё и зашивать пришлось. Интересно, что ж мои-то в ответ молчат?
— Полагаю, что мирные переговоры закончились. — Араб, легко перемахнув с места сучковатое бревно, встал нос к носу с бессознательным Прохором. — Рогоносцы, можно я просто заберу своего денщика, а вы тут сами друг друга пришибёте? Ей-богу, это будет куда более безболезненно. А то ведь зверствовать начну: я ж безбашенный и в меня только что стреляли…
Тот бес, который уже лишился трёх зубов, дважды себя просить не заставил, но предложил альтернативу. То есть в один миг исчез с глаз долой, да так резво, словно его сатана на ковёр вызвал, объяснительную писать. А вот второй решил сыграть в героя. Нож выхватил, замахнулся, выкрикнул что-то там типа «Вставай, поднимайся, рабочий народ!», кинувшись меня резать. И слова не в тему, и вояка из него оказался хуже среднего. Свалил я дурака одним ударом нагайки меж рогов, а сам к хромой ведьме обернулся. Как ни верти, но, похоже, сегодня опять с женщиной драться придётся. Хотя какая она женщина? Кто бы её реальным зрением видел, без иллюзий и личин, тот бы потом спать только при свете ложился, а под подушку пистолет заряженный клал и молился даже во сне, беспрестанно…