Хватай Иловайского!

Белянин Андрей Олегович

— Согласен, все бы решили, что наш генерал до чёртиков напился!

— Иловайский…

— А что, обычное дело, все поймут!

— Заткнись, я кому говорю…

— Поллитру из шкафчика достать, нервы успокоить?

— Достань! — окончательно взбеленившись, рявкнул дядя. — И пошёл вон с глаз моих!

Я щёлкнул каблуками, достал заветную бутылочку и быстро вышел вон. Дальше бежать следовало быстро, потому как в неустанной заботе о дядюшкином здоровье я уже третий день как вылил из бутылки водку, заменив оную чистой колодезной водой. Нет, вот на самом деле, зачем ему в его годы столько алкоголя?

Это ж страшно вредно для печени, да и на мозгах отражается…

— Иловайски-и-ий, мать твою!!!

Ну вот, я же говорил…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЗУБЫ НАВЫЛЕТ!

Ночевал на конюшне, подальше от дядюшкиного гнева, без надёжной опеки верного денщика. Рухнул под навес, на сеновал, ни о чём не заботясь и ни на кого не оглядываясь. Знал, что Прохор здесь, что он тоже спит, но махнул на всё рукой. Спал без снов, аки дитя малое. Если бы в ту ночь хоть кто-то из многочисленных желающих прокрался меня убить — его труды увенчались бы полной викторией! Зарезать спящего хорунжего было проще простого, но никто не пришёл. Бесы-людоеды более белый свет не коптили, сбежавший толераст Жарковский носу не показывал, его пылкая госпожа хромая мадемуазель Зайцева тоже как-то не спешила светить рылом посреди села при полной луне.

Запах соломы чуть сладковатой негой щекотал ноздри, хруст травинок под ухом нежно убаюкивал, ночная прохлада освежала голову и успокаивала нервы. А я, оказывается, не железный? Я тоже могу уставать, совершать ошибки, испытывать боль в мышцах, валиться от изнеможения и… стресса. Это новое слово, им Катенька обозначает степень крайней нервной истощённости организма с неадекватной реакцией на экстремальные ситуации, вот! До этого дня мы, донские казаки, ни о каких стрессах ни сном ни духом не слыхивали…

Рано утром, с первыми петухами, меня разбудил мой суровый денщик.

— Кто рано встаёт, тому Бог даёт! А Бог не Ерошка, соображает немножко — кому рубль, кому копейку, кому быка, кому индейку, кому злата ларец, кому полный…

— Пушной северный зверёк, — не задумываясь, угадал я.

— Да ты знал, — досадливо поморщился Прохор, протягивая мне расшитый рушник. — Давай-ка умывайся да завтракай. Хочешь, песню запоём?

— С чего бы?

Этому нехитрому трюку я научился у еврейского чёрта-коробейника. Схемка вроде бы предельно простая: тебе задали простой вопрос, а ты на него вопросом и ответил. И вот уже не ты ответчик, а твой собеседник, кем бы он ни был и какие бы права ни качал. Надо будет на дядюшке поэкспериментировать. Прохор — это уже пройденный этап, для чистоты эксперимента надо так ещё с двумя-тремя подопытными кроликами поприкалываться…

— Мы куда-то спешим? — ещё раз уточнил я, не получив ответа на первый вопрос:

— Царский указ провозгласили: через шесть денёчков на войну идём! Чтой-то Польша опять бузить стала, не дала им война восемьсот двенадцатого года разуму, вновь шляхта поднимается, свобод да вольностей требуют!

— И чего в этом плохого? Надо научиться уважать права каждого народа на своё волеизъявление и самоопределение!

— Это верно. Кто ж спорит? Вот они за свою свободу себе уже всю Малороссию требуют, от Львова до Киева.

— Охренели, что ли?!!

— И смены

православной веры на католическую…

— А по сусалам нагайкой?! — окончательно вспыхнул я.

Нет, ну любой терпимости и пониманию есть предел. За этим пределом лично мою голову заволакивает розовая мгла, и я готов лететь с саблей наголо против всех великопольских эскадронов, рубя в капусту встречного-поперечного пана!

— Знаешь, я хоть ещё ни разу в настоящем боевом походе не был, но труса праздновать не стану. Говори, чего делать, к чему готовиться, что с собой брать, чем по дороге затаримся?

— Ну, ежели через Варшаву пойдём, так оно покороче будет. Рвём копыта до Ростова, там на Новочеркасск, поклонимся иконе Христа, въезжающего в Иерусалим-град, а там шесть конных переходов до Бреста. В Бресте денёк отдохнём, коней в реке Буге выкупаем и ужо через Катовицы на саму Варшаву! А ежели нас в обход на Краков пошлют, так это лучше по чешской земле пройти. До Праги и от того же Бреста недалече, а там сквозь всю ихнюю Моравию да Богемию в галопе, чтоб на вина моравские не отвлекаться, да и сквозь союзную Австрию, там по старому Кракову конным скоком, при пиках да саблях, с молодецким посвистом до соляных копей в Величке, где и развернёмся. Тебе Василий Дмитревич не сказал, что ль?

— Ну, не так подробно, — мягко уклонился я. — Ты ж его знаешь, дядя будет до последнего скрытничать, лишь бы детали похода простой хорунжий не узнал раньше его есаулов да войсковых старшин. Субординация, чтоб её за ногу да об стенку…

— То-то и оно. — Прохор дождался, пока я умоюсь в лохани, принял от меня мокрое полотенце и кивнул на покрытую ломтём хлеба глиняную миску каши. — Куда и зачем идём, нам, простым казакам, знать не положено. Наше дело — по государеву приказу ум да смелость проявлять, так чтоб разбить врага малой кровью и без потерь к батюшке тихому Дону вернуться.

— Угу. Я так и понял, что нашим желанием никто особо не интересуется. Хотим — не хотим, надо оно нам или не надо, помрём — не помрём…

— Это уж традиционно, — подтвердил мой многоопытный денщик, разводя руками. — А ты вона кашу кушай да старших слушай. На том ли свете, на этом — плохо не присоветуем. А кто дедов уважает, до их лет доживает!

— Я до твоих не доживу — ты меня заболтаешь. — Мне, разумеется, жутко хотелось, чтоб он признался, каким образом попал вчера в сети ведьмы Фифи и даже в услужение к ней подался, но Прохор аккуратнейшим образом обходил эту щекотливую тему. Настаивать у нас не принято, по крайней мере, на трезвую голову. О, а это мысль: напоить старого казака и… И не факт, что он мне что-нибудь скажет, а не пошлёт к чёрту под хвост информацию выковыривать. С него станется…

Пока я быстро ел кашу, он равнодушно чистил пистолет после вчерашней пальбы. Вообще-то это моя обязанность, за своим оружием каждый ухаживает лично: если в бою подведёт, так никто тебе и не виноват.

— Слышь, хлопчик, дело у меня до тебя, — не оборачиваясь и не отрываясь от занятия, обратился ко мне Прохор. — Только сугубо личное.

— Без интима?

Мой наставник и нянька на миг замер. За этот короткий отрезок времени я успел пожалеть и о глупой шутке, и о своей нелепой смерти, и о будущей судьбе Прохора на каторге, и…