Хватай Иловайского!
Шрифт:
— Вопросов нет, — подтвердил я.
И впрямь, чего сложного-то? Я взял холодный пакет с заледенелыми овощами и, положив его на фарфоровую тарелку, сунул в печь. Ах да, Катенька ж ещё про молоко говорила. Достал короб бумажный из холодильника и туда же, в печь, до кучи. Теперь мощность и время. Я наугад потыкал кнопочки, вроде складно выходит. Латинское слово «старт» мне было по книжкам известно. Чудо-печка приятственно заворчала, а потом как…
— Иловайский, мать твою, что взорвалось?!
А ведь я и не знаю. Очнулся от Катиного вопля в соседней комнате, под кроватью, куда, видимо, был выброшен взрывной волной из горячего
— Ты чего мне тут натворил, идиот неокультуренный?!
— У тебя труп под кроватью.
— Электричество по всему дому вырубило, печка сгорела на фиг, рагу по всей квартире!
— У тебя труп под кроватью.
— Какими военными мозгами ты думал?! Кто в микроволновку ставит нераспечатанную коробку молока и овощи прямо в вакуумной упаковке?!
— У тебя труп…
— Хватит долдонить, не глухая! — окончательно взбесилась Катенька, меча искры глазами и смешно выпуская пар из покрасневшего носика. — Да, я поняла, что у меня труп под кроватью, а вот ты, похоже, так и не понял… Что?! Что у меня под кроватью?!! Труп?!!!
Я кротко кивнул, делая самое смиренное лицо. Катенька о-о-очень осторожно нагнулась, приподняла край покрывала, охнула и, попятившись, плюхнулась в кресло своё чудесное на колёсиках. До стенки на нём доехала, врезалась спинкой в книжную полку, словила толстым томом «Сказки народов СССР» по маковке, но не обиделась, а замерла просто. Очи прекрасные долу опустила, реснички не вздрагивают, рученьки вниз, ротик распахнула и язычок эдак набок… Может, всё-таки крепко её пришибло-то? А ведь спросить и неудобно, «мол, не стукнутая ли ты, звёздочка моя?», вдруг огорчится девушка…
— Милая, я вообще-то к тебе по делу пришёл, — осторожно склонившись к её ушку, начал я. — Тут, понимаешь ли, зоренька моя ясная, ситуация складывается в несколько противоречивой пропорции. Я о чём? А о том, что война у нас. Государь император полк на службу призывает, к защите и охране Отечества, так сказать…
Катя молчала, зачем-то сведя глазки к переносице. Я заботливо вытер ей слюнку, сбегающую из уголка ротика, и продолжил:
— Так вот, на этой войне, говорят, всякое бывает. Хоть поляки народ европеизированный, не чуждый культуре, живописи и музыкальными салонами повсеместно отмеченный, однако мирные увещевания до них не доходят. Вот дядюшка и отправляет меня со всем полком или, вернее, весь полк со мной до кучи Вислу форсировать. А это (туда-сюда — да, повоевать — да, помириться — да и назад с победой), а по-любому уж раньше зимы и не вернёмся! Так к чему я… Будешь ли ждать меня, зоренька ясная?
Я осторожно погладил её по голове, чувствуя всей ладонью, какую шишку она отхватила. Надо бы что-то холодное приложить, а то так и до мигреней недалеко. И без того у благородных девиц принято, как муж к ней в постель, так у неё «голова болит…», а Катеньку теперь и в лукавстве не упрекнёшь, коли сам видел, как пришибло по темечку. Ох и горе-то…
Я рысью метнулся к холодильнику, ножом наскрёб льда из морозилки и прихватил
— Ты, ласточка моя, тут посиди, а я улики разные поищу, мне тоже интересно, откуда у тебя под кроваткой мужской труп, да ещё того самого курьера, который в наше расположение государев пакет доставить был должен. Курьер-то вот он. А где пакет?
Я бегло осмотрел спальню своей суженой. Нашёл много интересного, но на пакет с приказом непохожего. Коробочка бумажная с ватными рулончиками, и у каждого верёвочка. Бельё женское, возбудительное до крайности. Штуковина непонятная, «Электрошокер» написано. Маска кружевная на глаза, да тока без прорезей. Листок картонный, какой-то женский клуб «Эгоистка», пять процентов скидки на стриптиз, и негр мускулистый нарисован с клубничкою. Надо при случае хоть спросить, что это да с чем едят. Может, приглашение какое в Африку, клубнику собирать, так у нас на Дону она и покрупнее будет, и негров напрягать не надо. Где ж пакет-то? В общем, когда я заканчивал обыск кухни, до меня доковыляла мокроволосая Катенька.
— Краса моя ненаглядная, ты чего ж вскочила, а? Тебе лежать надо да лёд на голове держать…
— Пошёл ты знаешь куда, Пантелеймон-целитель, — тепло послала меня она, клацая зубами от холода. — У меня все мозги замёрзли, до ушей дотронуться боюсь — отпадут с морозным хрустом. А теперь дай мне стакан спирта внутрь и расскажи — на фига ты мне труп под кровать сунул? Я буду пьяная, я всё прощу…
Это она погорячилась, конечно, в плане спирта. И мартини вполне хватило, полбутылки залпом из горлышка. Никогда её такую не видел. Так хорошо ещё, что показано это дело мне было до свадьбы, а то ведь и не знал бы, какую пьянчужку синюю под венец зову…
В общем, пока грозная Хозяйка Оборотного города с ногами забралась на вертячее кресло, как курица на насест, и прихлёбывала винцо своё сладенькое, я честно-пречестно всё ей рассказал. То есть практически всё, что знал про шпору, про курьера, про старосту, про дядю в бане, про…
— Та-ак… с курьером я всё поняла, а вот насчёт размножения со мной из-за какого-то там конфликта с Польшей? Ну-ка с этого места поподробнее…
У меня похолодело меж лопатками. Роскошная Катина грудь под натянутой футболкой грозно вздымалась и опускалась. Само движение весьма возбуждающе, но эмоциональный посыл… Пристань сейчас с ласками, так пришибёт на месте, и сгину ни за грош во цвете лет, без надежды на продолжение рода!
— Это не я… — осторожно начал я, пытаясь объехать её на хромой кобыле задом наперёд. — То есть, конечно, я, речь-то обо мне, но не я это придумал. Я-то как раз и не…
— Что?!
— Не строй поспешных выводов, милая, я-то как раз думаю, что, если тебе так уж невтерпёж, так ты бы и сама меня…
— Хватит юлить, Иловайский. — Катя протянула руку и вытащила у меня из-за пояса тульский пистолет. — А теперь — правду, только правду и ничего, кроме правды!
Ну, тут уж, сами понимаете… Под дулом пистолета, направленного в мою сторону, мне не оставалось ничего иного, кроме как выложить всю подноготную, сдав с потрохами и дядюшку, и Прохора, и даже моего араба, который меня сюда завёз. Катенька слушала не перебивая, поджав губки и не сводя с меня пристального, даже какого-то законодательного взгляда, словно она сейчас Фемида с двумя чашами и мои грехи явно перевешивают…