Хватит убивать кошек!

Копосов Николай Евгеньевич

Понятия культуры и общества в XX в. развивались в неразрывной взаимосвязи. Сложные, от тождества до оппозиции, отношения между ними во многом определяли динамику и «символический язык» социальных наук.

Марксизм привнес в понятие культуры мысль о ее социальной обусловленности, которая вела к противопоставлению понятий культуры и общества (или, точнее, способа производства). При этом классовая культура выступала, естественно, альтернативой национальной культуры, и только исключительная гибкость сталинской пропаганды, начиная с 1930-х гг., позволила смягчить жесткость этого противопоставления [140] .

140

Meyer A. G.The Use of the Term Culture in the Soviet Union // Kroeber A. L., Kluckhohn C. Culture. A Critical Review of Concepts and Definitions. P. 414–423.

Центральным понятием национал-социалистической идеологии было понятие народа, впитавшее в себя существенную часть понятия культуры в его националистической

интерпретации. Само слово «культура» употреблялось поэтому довольно бессистемно. Если в начале 1920-х гг. у Гитлера можно найти отзвуки оппозиции культуры и цивилизации, то позднее он восхвалял арийцев как создателей «человеческой культуры и цивилизации» и призывал маршала Петена совместно «защитить границы европейской культуры и цивилизации» [141] . Однако попытки фашизма использовать идею культуры оказались мало продуктивными: это была игра на чужой территории. Поле культуры было уже занято антифашизмом.

141

Fisch J.Zivilisation, Kultur. S. 765.

Роль антифашизма (с его коварной логикой: кто против коммунизма, тот за фашизм) в истории интеллигенции XX в. недавно показал Франсуа Фюре [142] . Антифашизм основывался на противопоставлении фашизма культуре (что имплицитно отводило СССР роль оплота европейского гуманизма). «Борясь против фашизма, мы боремся за культуру», — писал Жак Дюкло [143] . Именно в защиту мировой культуры собирались инспирированные СССР конгрессы антифашистской интеллигенции. Это, конечно, противоречило классовому подходу к культуре, но марксизм и здесь демонстрировал виртуозную диалектику, позволявшую ему использовать в тактических целях взаимоисключающие идеи. Однако это была опасная игра: она укрепляла то понимание культуры как высшей ценности, которое позднее было обращено против самого коммунизма. Взлелеянный антифашизмом, «культ культуры» стал важнейшим наследием, полученным послевоенной мыслью.

142

Фюре Ф.Прошлое одной иллюзии. М.: Ad Marginem, 1998. С. 295–350.

143

Fisch J.Zivilisation, Kullur. S. 767.

Очередная перемена в коммунистической идеологии, происшедшая после Второй мировой войны, на место антифашистской «мировой культуры» поставила внутри страны национальную культуру, а вовне — классовую. В СССР это привело к превращению идеи культуры, в глазах узкого круга оппозиционной интеллигенции, из антифашистской в антитоталитарную. Напротив, на Западе в момент наивысшего подъема популярности СССР на грани 1940–1950-х гг. левые интеллектуалы нового поколения, наследники антифашизма и активисты компартий, с энтузиазмом признали подчинение культуры обществу. Марксистский идеал личности как участника классовой борьбы нашел среди них немало добровольных сторонников. Отсюда, в частности, открывался путь к социальной критике культуры (М. Фуко, Р. Барт), которая оказалась одной из самых интеллектуально плодотворных идей столетия, но стала ослабевать по мере распада коммунистической иллюзии.

Уже в 1950–1960-е гг. упадок коммунистического активизма сказался на идее культуры, которая на Западе, как и в СССР, высвобождалась из-под знака класса. Идеал личности как носителя культуры приходил на смену идеалу личности как участника классовой борьбы. Поворот социальных наук к культуре (осуществившийся в 1970–1980-е гг., но наметившийся в 1950–1960-е) совпал с закатом коммунистического проекта.

Несмотря на определенную разочарованность в прогрессизме, связанную с дискредитацией коммунистической идеи, фигура интеллектуала-учителя мысли определяла самосознание интеллигенции (а отчасти и ее общественное восприятие) в период послевоенного «блестящего тридцатилетия» — эпохи роста университетов и «парадиза интеллектуалов». Но червоточина сомнений и скептический флер все больше придавали идее культуры оттенок релятивизма, актуализированный в 50-е гг. благодаря кризису колониальной системы. Однако отчасти из-за очевидных политических коннотаций, отчасти в результате привыкания к ней идея культурной относительности перестает восприниматься трагически (как еще на грани веков ее воспринимали отцы-основатели социальных наук). Более того, она становится основой вполне оптимистической эпистемологии — идеи диалога культур. Эта последняя в 1970–1980-е гг. означала утверждение множественности правд и тем самым отрицание тоталитарного единомыслия. В идее диалога культур находит свое завершение свойственное антитоталитарному проекту понятие культуры [144] .

144

Эта идея, восходившая к М. М. Бахтину, была поднята на шит «бахтинцами» 1970–1980-х гг. В частности, она легла в основу программы альманаха «Одиссей» ( Библер B. C.Мышление как творчество. Введение в логику мысленного диалога. М., 1975; Он же.Михаил Михайлович Бахтин, или Поэтика культуры. М.: Прогресс, 1991; Баткин Л. М.Итальянские гуманисты. Стиль жизни, стиль мышления. М.: Наука, 1978; Гуревич А. Я.К читателю // Одиссей 1989. М… Наука, 1989. С. 5–10).

Изучение культуры в 1950–1970-е гг. разворачивалось прежде всего в рамках господствовавшего тогда структурализма. Представление о культуре

как о системе, обладающей принудительной силой по отношению к индивидуальному сознанию, логически вытекало из лингвистической парадигмы и уже в межвоенный период определило популярность функционализма в социальных науках. Однако идея культуры была достаточно пластичной. Уже в 1950–1960-е гг. символический интеракционизм в социологии и антропологии предлагает рассматривать культуру не как подчиняющую человека силу, но как общий язык, который, помещая субъекта в определенные рамки, все же открывает ему возможность выбора (Э. Гофман и особенно К. Гирц). Таким образом, культура могла рассматриваться и как ограничение индивидуальности, и как форма ее выражения. В этой последней роли культура стала центральным понятием антиструктуралистского восстания, начатого отходом от функционализма в американской социологии 1950–1960-х гг. и перешедшего в повсеместное отрицание структурализма, марксизма и психоанализа в 1970–1980-е гг.

К 1980–1990-м гг. эта тенденция, часто называемая прагматическим поворотом или возвращением субъекта, широко распространилась в социальных науках [145] . Явно или неявно прагматический поворот апеллировал к кантовскому пониманию истории как царства свободы. Однако именно здесь идея культуры достигла пределов своей пластичности. Чтобы вернуться к идее свободы, необходимо было отказаться от базовой для проекта социальных наук парадигмы социального. В результате отождествления культуры и разума концепция субъекта оказывается избыточной: если язык (он же культура) «говорит и думает» посредством индивида, то прагматическому повороту в социальных науках просто некого возвращать. Субъект и культура сопряжены по ценностному подобию [146] , но логически противоположны, ибо идея культуры, начиная с неокантианства, служила преодолению субъективности ценой изгнания субъекта.

145

Dosse F.L’Empire du sens. L’Humanisation des sciences humaines. Paris: La D'ecouverte, 1995; Les formes de l’exp'erience. Une autre histoire sociale / Pub. par B. Lepetit. Paris: A. Michel, 1995.

146

О механизме формирования понятий по ценностному подобию см.: Хапаева Д. Р.Время космополитизма. Очерки интеллектуальной истории. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2002. С. 209.

Парадоксальность понимания культуры в наше время характерно подчеркивается тем, что «культурный поворот», связанный с попытками вернуть субъекта, часто оказывается взаимосвязан с лингвистическим поворотом, представляющим собой крайнее развитие идеи социального характера мышления — следовательно, отрицание субъекта.

Между тем идеологически «культурный поворот» и возвращение субъекта — явления если не тождественные, то родственные. Они свидетельствуют о немаловажных сдвигах в интеллигентском сознании, а именно об ослаблении позиций и претензий интеллигенции. По-прежнему заявляя о высшей ценности культуры, интеллигенция сегодня меньше уверена в своей эффективности как светского священства и больше склоняется к переносу своих ценностных установок в сферу субъективного. Если в 1960–1970-е гг. культура была ее боевым кличем, то в 1980–1990-е гг. идея субъекта стала формой переживания ею экономической депрессии и распада прогрессистской иллюзии.

Идея культуры, как и другие базовые исторические понятия, представляет собой не столько инструмент социального анализа, сколько символическую форму, которая позволяет выражать достаточно (но не беспредельно) различное идеологическое содержание. Р. Козеллек не без оснований утверждал, что у базовых исторических понятий есть только меняющееся, внутренне конфликтное значение, но нет референции [147] . Пожалуй, наиболее устойчивым элементом значения понятия культуры является то, что оно выступает в качестве самоназвания интеллектуалов/интеллигенции (а отчасти уже и предшествовавших им групп, начиная с «философов» конца XVIII в.). Однако, как и всякое понятие, идея культуры не является совершенно пустой формой, позволяющей выразить любое содержание. За этим понятием стоит история, ограничивающая пределы его употребления. В частности, в нем заложена определенная внутренняя логика, делающая его логической альтернативой понятию субъекта.

147

Koselleck R.Vergangene Zukunft. Zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt am Main: Suhrkamp. 1979, S. 84.

Из вышесказанного следуют два вывода — о проблематичности статуса культуры как научного понятия и о внутренней противоречивости современных попыток вернуть в социальные науки субъекта, не отказавшись от идеи культуры.

7. Логика демократии

1

Демократия есть, среди прочего, форма логики. Логику часто определяют как науку о законах правильного мышления, т. е. такого мышления, которое дает истинное знание. При этом предполагается, что законы логики — это ее собственные «внутренние» законы. «Правильное мышление» поэтому означает две весьма различные вещи: мышление, которое следует правилам, и мышление, которое правильно отображает мир. Но описание мира, следующее законам логики, позволяет верно отобразить только те структуры мира, которые не противоречат этим законам. Понимание логики как науки о правильном мышлении приписывает миру логичность. Логика имплицитно содержит в себе определенную метафизику. Она формулирует требования к правильному мышлению таким образом, чтобы правильное описание мира воспроизводило эту метафизику. Между разумом и миром постулируется предустановленная гармония, а мир выступает как манифестация абсолютного разума.