Хватка
Шрифт:
— Петя, что там? — Спросила она, глядя на соседа таким пронзительным взглядом, что у того защемило под сердцем.
— Не потушат, — стараясь говорить, как взрослый ответил Петрок, — больно уж крепко горит. Про-опала Фокина хата. Там, в селе, видно еще и мазанки, и сараи повзрывались. Иди сюда, сама глянь: коровы ходят, вон козы Евхимихи бегают, какие в крови, какие целые…
Яринка начала осторожно подниматься, но едва только она подошла до двери, как страшный удар снаружи, отбросил и ее, и Петра назад, вглубь погреба. На них и других детей посыпалась труха, доски, балки и куски провалившейся крыши. В ушах звенело, в рот и глаза набилось
До самого вечера все вокруг гремело, стреляло и полыхало. Ближе к закату гром войны стал отступать за село, но взрослые, целиком занятые спасением того, что еще не до конца сгорело или разорвало снарядами, не торопились к погребу деда Бараненко. За окутывавшим все окрестности дымом темнело быстро и дети, сгрудившись в глубине выпустившего в небо весь свой холод подвала, стали по очереди дремать. К моменту, когда вступила в свои права ночь, они спали все.
Взрослые пришли за ними за полночь. Видя, что земляной горб погреба ввалился внутрь, перепугались, стали звать детей. Сонные, грязные и целые стали те выбираться сквозь завал наверх и с испугом смотреть на изможденные, перепачканные сажей лица дедушек, бабушек и мам.
Дед Моисей увидел Петра, подошел к нему и крепко обнял внука…
— Ото ж, унуча, — утирая слезы огромными ладонями, вздохнул он, — наделали, гады беды. У кого сарай, у кого хата, а кто и сам сгинул под бомбами. От так брат. Война. …А ты молодчина, Петрок. Як той сокіл всіх дітей крилами накрив, сберег…
— Я ж не один, — поднял голову внук, и посмотрел в сторону дочки агронома Пустового, — со мной Яринка…
— И Яринка молодчина, — устало подмигнул ему дед, — всі молодці, що цілі, а …хаты, сараи, это дело наживное. Ничо, отстроимся еще, заживем лучше прежнего, нехай только все наши хлопцы вернутся с войны.
— Діду, а наша хата ціла?
— Наша целая, дзякуй Богу, — успокоил его дед, — и баба жива, и даж сарайчик не зачепило, ох, еще раз дзякую пану Богу. Малых наших ты сберег, будьмо як-то тепер жити…
— Моисей Евдокимович, — подошла мать Ярины, — мы перебросали сено, уложили, как вы сказали, можно идти.
— Корову отвели?
— Да.
— Ну, забирай детей, та идить до хаты, а мы с Петром Ляксеичем глянем еще разок, все ли в порядке, да и тоже придем.
Тетя Люба взяла на руки их младшего, Васька, а Яринка обняла заспанную сестру Олэночку и собралась было свернуть за погреб Бараненок, на тропинку, что вела к дому агронома…
— Стой, доню, — опустила взгляд ее мать, — бомбами там…, погорело все у нас. Будем спать сегодня у Бараненок…
Яринка взяла за руку сестру и, будто не веря услышанному, сделала шаг к матери, но та повернулась и, плача в плечо обнявшего ее сынишки, молча пошла в темноту.
— От, брат, такие вот дела, — сказал дед, едва только Пустовые отдалились. — Не оставаться же им на улице. Соседям надо помогать. Хорошо, хоть корова их уцелела. И як тільки? Бомба рядом с сараем взорвалась, сруб и повалился, а корова, вот же живучая тварь, как-то рогамы бревна раскидала да и выбралась. Чуть поймали. Скакала, как полоумная почти до правления. Завернули.
Ох, — вздохнул старик, — там, Петрок, у селі все горіло: и контора, и гумно, и людские хаты. С того краю мало что целого
— А немцы? — Неведомо к чему спросил внук.
— И немцы мертвые лежат, — махнул рукой дед, — и собаки. Видать и их побило.
— Всех?
— Кто их, хвостатых считал, Петро? — Пожал сухими плечами старик. — Пока тушили конюшню, кто-то вспомнил, что возле рощи псарня красноармейцев без присмотра осталась. Жалко стало, все же живые твари в клетках сидять. Пошли глядеть, недалеко ведь, так там все загороди открыты. Кто-то их выпустил. Темно, не видать ничего, може де еще и бегають у селі. Не до них зараз, унуче.
Пийшлы спать, тока ты сходи вначале до нашего сараю. Корову-то Пустовых загнали, а бабы за день набегались и устали до смерти, могли недоглядеть чего. Проверь, Петро, чтоб закрыли все толком, а оттуда сразу домой, никуда не суйся, чуєш. Завтра все, с солнушком и посмотрим. А заре спать надо, силов боле нету…
В теплом воздухе помимо горького дыма пожарищ ощущался привкус чего-то неприятного, едкого. «Должно быть так пахнет взрывчатка или порох», — рассуждал про себя Петрок, стараясь по пути к сараю рассмотреть в густой темени хоть что-то из того, о чем говорил дед. Ноги то и дело натыкались на какие-то предметы, валявшиеся на пути и незаметные на темной, будто вспаханной земле.
Дорогу ему указывал лай их собаки Чуни, коротконогой, вертлявой шавки, едва ли не первой пришедшей в себя и решившейся поднять шум после того, что творилось в селе в течение дня.
— Чушка, дура, чего ты разбрехалась на ночь глядя? — Подходя к ней и с опаской глядя на бревенчатый угол, в сторону которого старательно отрабатывала свой собачий хлеб Чуня, попытался утихомирить пятнистого охранника Петро. Но «поросячий грех», как звали собаку дед и отец из-за схожести ее окраса, визгливости и, особенно шерсти, больше походящей на щетину с поросенком, никак не унимался. На дворе стоял непроглядный мрак и даже в невоенное время Петр Ляксеич не рискнул бы соваться в сторону бурьяна, густо обложившего их хлипкий тын. Мало ли что или кто там? С чего-то же псина надрывается?
Петрок ощупал задвижку на двери, поправил подпорку, а это был кол, который всегда ставили для верности, чтобы дверь закрывалась наглухо и тут же обратил внимание, что Чуня перестала лаять. Не зря считается, что простые дворняги, особенно маломерки, очень смышленые существа. Сейчас она, замечая, что молодой хозяин так и не внял должным образом ее тревожному сигналу, не то рычала, не то …просила о чем-то, нетерпеливо бегая от ног человека к углу сарая и обратно. Как ни противился тому в начале Петрок, а любопытство потихоньку брало над ним верх и подталкивало глянуть что же там такое?
— Кто там, Чушка? — Нарочито громко спросил юноша так, будто был уверен в том, что собака ему ответит. Подтягивая ее за повод, Петро решительно шагнул вперед и быстренько заглянул за угол. Само собой, ничего он там не увидел, только непроглядные чернила ночи, да едва различимые вдалеке зубья березовых верхушек.
Отпустив повод собаки, юноша повернулся к двери, но вдруг услышал за углом звук, от которого у него все внутри похолодело. Кто-то отчетливо …то ли вздохнул, то ли застонал, причем таким низким голосом, что даже полуживой от страха Петрок сразу понял, это не человек. Чуня только жалостливо заскулила и тихо застыла у стены. Протяжный, глубокий стон тут же повторился.