Хвост павлина
Шрифт:
— Это вовсе не шутка, я действительно человек по имени Гральд Криссби.
— Человек по имени Гральд Криссби! У меня уже этим уши набиты. Неужели нельзя говорить просто: Гральд Криссби — и все?
— Но я действительно человек…
— А другие, по-вашему, не люди? Откуда вы взялись?
— Вот из этой рукописи. — Посетитель указал на стол.
— Ага, так вы ее автор?
— Скорее наоборот. Дорогой Рокгауз, вы же там немного обо мне прочитали. И я вас хочу заверить: все, что вы прочитали, — правда, хотя и находящаяся за пределами действительности. Это более широкая правда, понимаете?
— Я
— Вы не хотите, потому что находитесь в плену своих желаний. А вы попробуйте вырваться из этого плена в мир других желаний, вам неведомых. И вы сразу захотите меня понять. И поймете, что я существую в вашем воображении.
— Что за чертовщина! Какое вам дело до моего воображения? Кто вам позволил лезть в мое воображение?
— Вот эта рукопись, — сказал человек по имени Гральд Криссби.
— Мне нет дела до этой рукописи! — вскричал издатель Рокгауз, делая невольный шаг к тому, от чего предостерегал его доктор Фрайд. — Эта рукопись никогда не станет книгой!
— Очень жаль, — вздохнул посетитель. — Очень, очень жаль. Вы обрекаете меня существовать только в вашем воображении, в то время как я мог бы существовать в воображении десятков, сотен тысяч людей.
— Какая вам разница? Существовать в воображении — все равно, что вовсе не существовать.
— Вы не правы, дорогой Рокгауз. О, как вы не правы! Да вы возьмите хотя бы… — гость пошарил глазами по комнате, выбирая, что бы такое взять. Да хотя бы вот этот стол. Ведь и он существовал сначала в воображении. И все, все, что сделано человеком, существовало сначала в воображении. И даже вы, Рокгауз, до того, как появились на свет, существовали в воображении своих родителей, правда, быть может, несколько другим — более добрым, умным и понимающим.
— Я запрещаю вам говорить о моих родителях!
— Простите. Я проявил бестактность, заговорив о тех, кто уже существует только в воображении. Вы видите, как далеко простираются границы воображения: оно предшествует действительности и продолжает ее. И если финин уже существует в воображении, то со временем он проникнет в действительность — как космический корабль из воображения Циолковского и паровоз из воображения Стефенсона.
— Нашли с чем сравнивать! Кому нужен ваш финин, зачем это превращать ощущения в свою противоположность?
— Представьте себе, что вы замерзаете на снегу. Мороз тридцать градусов, и ничто вас уже не спасет, ничто не согреет. И тут вы достаете из кармана финин. Глотаете. И вы спасены. Вы лежите на снегу, температура которого плюс тридцать градусов.
— Вот еще выдумали — с чего это мне замерзать?
— Тогда представьте: вы прожили столько лет, что почти совсем утратили вкус к жизни. Пища вам кажется невкусней, работа неинтересной, юмор несмешным… И тогда вы принимаете финин и все преображается. И несчастье ваше становится счастьем.
— Послушайте, как вас там…
— Человек по имени Гральд Криссби.
— Послушайте, Криссби, вы просто меня морочите, я не верю ни одному вашему слову. Если жена станет любимой, куда вы денете эту женщину Сю?
Гральд Криссби ответил не сразу. Он посмотрел на рукопись, одиноко лежащую на столе, и вздохнул:
— Сю поймет. Сейчас она не понимает, но когда примет финин, все поймет, и мы с ней останемся
— Вот тогда и приходите. Когда долетит. А пока — заберите свои фантазии. Читатель ждет от нас других книг.
Читатель ждет фактов. Ему нужна серьезная информация. Никакие выдумки его не интересуют.
Факты, факты, факты и снова факты… Сколько их накопилось — и еще подавай!
Чем больше накапливается фактов, тем меньше остается фантазий. Некоторых фантазий жаль: это были такие прекрасные фантазии!
Факты наступают. Они идут развернутым строем, вооруженные точными данными, доказанными теоретически и экспериментально, превращают в прах воздушные замки, в которых обитали фантазии…
Это факт печальный: когда рушатся воздушные замки, не хватает воздуха, чтобы дышать.
Ничего этого не сказал Рокгаузу человек по имени Гральд Криссби. Он промолчал об этом, хотя это было в его жизни самое главное.
Он только спросил:
— Разве вы знаете, чего ждет читатель?
Рокгауз усмехнулся:
— Кому же знать, как не мне. Читатель, могу с уверенностью сказать, ждет от нас новых романов Дауккенса, рассказов о работе инспектора Хоста, мемуаров майора Стенли, научно-популярных брошюр доктора Фрайда… Вот чего ждет наш читатель… Слава богу, ему есть чего ждать. Но только не этого… — Рокгауз придвинул к себе рукопись, чтобы поиздеваться над этой дурацкой звездой Канопус, но прежнего текста там не нашел. Сейчас там было написано про какой-то трансметагалактический корабль, бороздивший просторы Метагалактики. Регулятор времени стоял на нуле, время внутри корабля было остановлено — этого требовала техника безопасности, оберегая жизнь экипажа в бесконечно долгом пути.
Вместе с кораблем двигался огромный огненный шар — внешний источник питания, и корабль вращался вокруг него, постоянно пополняя запасы энергии. Так они и двигались вдоль галактики с расчетной скоростью двести километров в секунду (время остановилось только внутри корабля).
«Надо бы почистить обшивку, Зют, — сказал капитан. — Опять нас облепило космической пылью».
Зют включил радиовизор. Экран был широк, но полной картины не давал. Зют вертел регулятор панорамирования, скользя взглядом по поверхности корабля. Ее было совсем не узнать — до того она была облеплена космической пылью. Но и космическую пыль тоже было не узнать.
Экран был расцвечен зеленым, желтым, белым, оранжевым, голубым… Каких только красок здесь не было, но преобладали зеленые и голубые… Голубые набегали на желтые, рассыпаясь брызгами, пенясь и откатываясь назад, а зеленые устремлялись в другую голубизну, застывшую над ними сверкающим куполом. И над всем этим царил золотистый огненный шар — источник питания.
«Да, облепило нас… — сказал капитан, бросив взгляд на радиовизор. Пожалуй, и не счистишь за один раз».
Зют покрутил увеличитель. «Смотрите, капитан: там какие-то фигурки. Они движутся!»