ХX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной Европы

Лёзина Евгения

Исследовательский интерес здесь представляет изучение и описание процессов столкновения, взаимодействия различных типов и уровней коллективной памяти (связанных с реализацией целей, интересов, представлений различных социальных групп), а также их влияния на официальный дискурс и в конечном итоге на то, что социолог Юрий Левада именовал «программой культуры» [117] . Поскольку особую роль в структурировании политического дискурса играют символы и символические структуры общественного мнения, задача состоит в анализе и понимании структуры и логики данного дискурса, изучении институтов, обеспечивающих его воспроизводство и связанных с ним символических практик [118] .

117

Левада Ю. О построении модели репродуктивной системы (проблемы категориального аппарата) [1980] // Левада Ю. Статьи по социологии. М.: Фонд Макартуров, 1993. С. 51–53.

118

Говоря о важности символических структур в процессах коллективной идентификации, Ю. Левада писал: «Обращение к символическим конструкциям упрощает отношение человека к социальной реальности, избавляет

его от самостоятельных усилий понимания, оценки и пр., используется как доказательство лояльности по отношению к какой-то традиции, идеологии, социальной группе или институту». Левада Ю. Люди и символы. Символические структуры в общественном мнении. Заметки для размышления // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2001. № 6 (56). С. 11. См. также: Olick J. K. Collective Memory: The Two Cultures // Sociological Theory. 1999. Vol. 17. No. 3. P. 333–348.

Хотя забвение, вытеснение является частью меморизации в любом социальном контексте, особый интерес представляют процессы «обретения памяти» в результате выхода на авансцену публичной жизни различных сообществ памяти, презентация ими соответствующих версий прошлого, влияние этих дискурсов на официальный и, наконец, структуризация и институционализация коллективной памяти.

Помимо умножения «сообществ памяти», другой значимой тенденцией последних десятилетий стал обозначившийся сдвиг в логике формирования воспоминаний о прошлом. Теперь в памяти многих народов находится место не только для воспоминаний о героических моментах национальной истории, но и о страданиях и преступлениях – о том, на чем ранее было не принято акцентировать внимание, о том, что зачастую скрывалось. Последние десятилетия были отмечены появлением новой «культуры легитимации», которая выражается в отказе от традиционных положительных форм политической легитимации – как правило, отмеченной триумфальным утверждением национальной истории – и включением проблематики национального покаяния и воспоминаний о коллективной несправедливости, имевшей место в тот или иной период прошлого. Процесс покаяния и примирения, развернувшийся в мире на рубеже XX–XXI веков, дал основания некоторым экспертам определить его как «настоящую лавину извинений» [119] .

119

Автор книги «Прощение: Разрывая оковы ненависти» Майкл Хендерсон приводит множество примеров публичного признания ответственности за прошлое. Так, страны Европы признавали и продолжают признавать свою ответственность за сотрудничество с нацистским режимом в годы Второй мировой войны. Руководство Австралии и Канады принесли извинения коренным народам их стран за ранее проводимую жестокую политику отделения и ассимиляции детей. Президент США принес извинения Африке за работорговлю, а президент Аргентины извинился перед британцами за войну вокруг Фолклендских (Мальвинских) островов. Схожие процессы имели место в ЮАР, где был опубликован доклад Комиссии по справедливости и примирению (The Truth and Reconciliation Commission), а также во многих других странах. См. подробнее: Хендерсон М. Прощение: Разрывая оковы ненависти / Пер. с англ. М.: ББИ, 2007. С. 46–48; Giesen B. Triumph and Trauma. Boulder: Paradigm Publishers, 2004; Ассман А. Забвение истории – одержимость историей / Пер. с нем. М.: Новое литературное обозрение, 2019.

В связи с этим возникают вопросы: как и почему меняются политические установки и мемориальные дискурсы? Каким образом на смену героической истории приходят воспоминания о неблаговидном, зачастую преступном прошлом? Какие факторы влияют на изменение общественно-политического климата в стране? В этой главе мы обратимся к анализу источников изменения официальной коллективной памяти на примере послевоенной Западной Германии, рассмотрим в самых общих чертах те факторы, которые оказали наибольшее влияние на формирование исторического дискурса о Холокосте и Второй мировой войне, на изменение общественно-политической обстановки в ФРГ и – шире – всей западногерманской «программы культуры».

Расширение публичной сферы и появление альтернативных версий памяти

В период после окончания Второй мировой войны и вплоть до середины 1960-х годов вытеснение памяти о преступлениях и жертвах Третьего рейха, с одной стороны, и самосожаление, виктимизация, культивирование собственных страданий, с другой, стали для немцев массовыми защитными механизмами избегания моральной и исторической ответственности за роль в Холокосте в качестве исполнителей преступлений, коллаборационистов или безучастных наблюдателей.

Программа денацификации, несмотря на всю ее значимость, не оказала того воздействия на общественно-политическую сферу, которого ожидали союзники. С 1945 по 1948 год число немцев, считавших нацизм хорошей, но плохо реализованной идеей, выросло с 47 до 55 %, а число тех, кто считал нацизм исключительно плохой идеей, снизилось с 41 до 30 %. Тогда же 18 % жителей Германии были убеждены, что нация может стать сильной только в случае нахождения у власти диктатора; 29 % высказывались за цензуру публикаций, критикующих правительство; 33 % были уверены, что евреи не могут иметь те же права, что и остальные граждане. Имперские амбиции немцев тоже отнюдь не исчезли. Так, 52 % опрошенных в 1946 году считали, что территории Данцига (Гданьска), Судетской области и Австрии должны принадлежать Германии, 39 % придерживались откровенно антисемитских взглядов, 48 % были убеждены в том, что одни расы более склонны к господству, чем другие [120] .

120

Merritt A. J., Merritt R. L. (eds) Public Opinion in Occupied Germany. The OMGUS Surveys, 1945–1949. Urbana: University of Illinois Press, 1970. P. 31–32, 38–40, 171.

В апреле 1947 года публицист Ойген Когон в статье «О ситуации» так описывал доминирующее общественное состояние:

Миллионы и миллионы в этой стране руин и невыносимого для многих душевного и физического страдания пытаются понять смысл происходящего. Но большая часть нации ничего не хочет знать об истинной взаимосвязи и глубоком смысле событий. Многие немцы делают свои обычные дела, сердитые на все и вся или отчаявшиеся, громко жалуясь и ворча, сваливают вину за случившееся частично на «ошибки, допущенные национал-социализмом», а в основном на союзников, которые победили и держат теперь страну в оккупации. Все их аргументы поверхностны, черпаются лишь из очевидных фактов: жертвы войны с воздуха (конечно, против Германии, позабыв при этом немецкие террористические налеты на Польшу, на Роттердам, на Белград, на Ковентри и все другие города с мирными жителями, которые

надлежало «стереть с лица земли», все это было давно и не важно …но Дрезден, и Гамбург, и…!). Жертвы воздушных налетов отождествляются со всеми ужасами концлагерей; истязание и частичное уничтожение других народов немцами – «если это действительно правда!» – противопоставляется насильственному выселению 12 миллионов немцев с Востока; выкачанные национал-социализмом ресурсы Европы приравниваются к демонтажу экономики Германии оккупационными властями; если другие годами голодали, то это было жестокой необходимостью военного времени, а нас заставляют умирать от голода в мирное время. ‹…› Эта часть нации почти ничего не желает признавать. И на деле это выглядит так, будто это есть большая часть немецкого народа. И день ото дня она все растет [121] .

121

Kogon E. "Uber die Situation // Frankfurter Hefte. 1947. Vol. 2. No. 1. S. 17–37. Цит. по: Рюруп Р. Война Германии против Советского Союза, 1941–1945. Документальная экспозиция города Берлина к 50-летию со дня нападения Германии на Советский Союз: Каталог выставки. Berlin: Argon-Verlag GmbH, 1992. С. 265.

Подобные общественные настроения нашли отражение в соответствующем официальном политическом дискурсе, а также в политике памяти, нацеленной на примирение с нацистским прошлым и на его забвение. Акцент в публичных выступлениях западногерманских политиков в послевоенные годы неизменно делался на страданиях немцев, ставших жертвами Гитлера и его клики, страдавших от войны, бомбежек, вынужденного переселения и т. п. Среди распространенных риторических приемов, к которым прибегали первые лица созданной в 1949 году Федеративной Республики Германии, было активное употребление в официальных речах неагентивных конструкций – страдательного залога («преступления, которые были совершены»), безличных предложений и конструкций («несчастья, постигшие нас»), а также метафор, подчеркивающих внесубъектный, фаталистический характер прошлого как находящегося за пределами человеческого контроля («катастрофа», «разрушительные силы» и пр.) [122] . Как отмечал историк Норберт Фрай, автор книги «Политика прошлого. Истоки Федеративной республики и национал-социалистическое прошлое»: «То, что оставалось от Третьего рейха, – превратилось в инкарнацию абстрактного зла, в национал-социализм без национал-социалистов» [123] .

122

См. подробный анализ западногерманского послевоенного официального исторического дискурса в диссертации социолога Джеффри Олика: Olick J. K. The Sins of the Fathers: The Third Reich and West German Legitimation, 1949–1989. PhD. diss. Yale University, 1993. P. 80–81.

123

Frei N. Das Problem der NS – Vergangenheit in der "Ara Adenauer // Oberreuter H. (Hrsg.) Freundliche Feinde? Die Alliierten und die Demokratiegr"undung in Deutschland. M"unchen; Landsberg: Olzog, 1996. S. 193; Idem. Vergangenheitspolitik. Die Anf"ange der Bundesrepublik und die NS-Vergangenheit. M"unchen: C. H. Beck, 1996.

На фоне нараставших защитных настроений более чем в два раза – с 78 % в 1946 году до 38 % в октябре 1950 года – сократилась доля признававших Нюрнбергский процесс справедливым [124] . На вопрос, заданный социологами из Института Алленсбаха в августе 1953 года, «Как вы думаете, можно ли упрекнуть немецких солдат за их поведение в оккупированных странах во время войны?», 55 % респондентов ответили «нет» (среди мужской части населения этот показатель достигал 60 %); 21 % опрошенных выбрали позицию «в некоторых случаях» и лишь 6 % респондентов ответили «да» (еще 18 % не определились с ответом) [125] .

124

Brochhagen U. Nach Nurnberg: Vergangenheitsbew"altigung und Westintegration in der "Ara Adenauer. Hamburg: Junius, 1994. S. 35.

125

Noelle-Neumann E., Neumann E. P. (eds) The Germans: Public Opinion Polls 1947–1966. Allensbach: Verlag f"ur Demoskopie, 1967. P. 202.

Одним из наиболее значимых индикаторов примирения с прошлым стала широкомасштабная амнистия нацистских преступников в 1950-е годы, а также намерение правительства Конрада Аденауэра (1949–1963) применить в их отношении срок давности. Происходил постепенный возврат лиц, прошедших денацификацию, в различные сферы общественной жизни после выхода популярного закона 1949 года об амнистии военных преступников, в том числе командиров айнзацгрупп, или «эскадронов смерти» (Einsatzgruppen), и в особенности после принятия так называемого 131-го закона 1951 года, позволявшего возвращать рабочие места бывшим государственным служащим Третьего рейха [126] .

126

Gesetz "uber die Gew"ahrung von Straffreiheit vom 31. Dezember 1949 // BGBL. 1949. I. Nr. 9. S. 37–38.startbk=Bundesanzeiger_BGBl&jumpTo=bgbl149009.pdf; Gesetz zur Regelung der Rechtsverh"altnisse der unter Artikel 131 des Grundgesetzes fallenden Personen vom 11. Mai 1951 // BGBL. 1951. I. Nr. 22. S. 307–322. http://www.bgbl.de/xaver/bgbl/start.xav?startbk=Bundesanzeiger_BGBl&jumpTo=bgbl151s0307.pdf.

Трагическим примером нежелания актуализировать общественную память о преступлениях нацизма стал отказ берлинского сената поддержать в 1965 году проект по созданию музея Холокоста и документального центра в здании, где 20 января 1942 года был оглашен план «окончательного решения еврейского вопроса». В отчаянии от бесплодных усилий, направленных на реализацию собственного замысла и на изменение общественной атмосферы в послевоенной ФРГ, автор проекта, бывший узник Аушвица, историк Джозеф Вульф, написавший к тому моменту около двух десятков работ о Третьем рейхе, покончил жизнь самоубийством. Лишь спустя три десятилетия проект Вульфа был реализован, и в Берлине появился Дом-музей Ванзейской конференции [127] .

127

Berg N. Joseph Wulf. A Forgotten Outsider Among Holocaust Scholars // Bankier D., Michman D. (eds) Holocaust Historiography in Context. Emergence, Challenges, Polemics and Achievements. Jerusalem: Yad Vashem Publications, 2008. P. 167–206.