ХX век: проработка прошлого. Практики переходного правосудия и политика памяти в бывших диктатурах. Германия, Россия, страны Центральной и Восточной Европы
Шрифт:
В заключение еще раз выскажу свое давнее убеждение: главное условие действительно удачной научной работы состоит не столько в эрудиции исследователя, сколько в доброкачественности и силе его мотивации. В данном случае это человеческая тревога за будущее, понимание смысла свободы и необходимости ее защиты, что невозможно без сознания значимости истории. Я давно ждал подобной книги, хотя шансов появления работ такого класса становилось по прошествии лет все меньше и меньше. Теперь такое исследование есть. От него можно и нужно отталкиваться в последующих разработках ключевых проблем эволюции российского общества и государства. И это дает некоторую надежду.
Предисловие
В фокусе внимания предлагаемой читателям книги – понятие «проработки прошлого». Одним из первых этот термин использовал в 1959 году социолог Франкфуртской школы Теодор Адорно для обозначения критического осмысления причин и последствий репрессивных практик,
4
Adorno Th. W. (1959) Was bedeutet: Aufarbeitung der Vergangenheit // Adorno Th. W. Eingriffe. Neun kritische Modelle. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1963. S. 125–146. В русском переводе: Адорно Т. Что значит «проработка прошлого»? / Пер. с нем. // Неприкосновенный запас. 2005. № 2–3 (40–41). С. 36–45.
Освоенный за десятилетия после окончания Второй мировой войны инструментарий проработки прошлого довольно многообразен. Процессы осмысления репрессивного прошлого в обществах, стремящихся преодолеть свое авторитарное или тоталитарное наследие, могут включать не только широкий спектр общественно-политических, культурных, исторических, образовательных инициатив, но и комплекс юридическо-правовых средств, более известных как меры правосудия переходного периода, или меры переходного правосудия (Transitional Justice) [5] . Под последними, как правило, понимаются различные юридическо-правовые механизмы, с помощью которых страны, стремящиеся построить общественно-политическую жизнь на новых демократических и правовых началах, пытаются добиться свершения правосудия, наказания ответственных за преступления, выработать ответ на систематические нарушения прав человека при прежних режимах. Объединяет эти политические решения в самых разных точках планеты – от вступивших на путь демократизации стран Латинской Америки до посткоммунистических государств Центральной и Восточной Европы – стремление восстановить в своих границах верховенство права, создать новые основания общественного договора и отказаться от недемократических практик, допускающих полную или частичную безнаказанность.
5
Teitel R. G. Transitional Justice. New York: Oxford University Press, 2000.
Первым значительным опытом переходного правосудия в современной истории стала широкомасштабная программа денацификации, проводившаяся союзниками по антигитлеровской коалиции в послевоенной Германии. Она включала устранение нацистской идеологии и символики из общественной жизни, демонтаж основных нацистских институтов – партии, полиции, судебных органов, общественных организаций и пр., привлечение к уголовной ответственности бывших руководителей Третьего рейха, а также удаление из госадминистрации, c гражданской службы, из части экономических структур бывших нацистских лидеров, активистов и пособников. Именно денацификация Германии стала предшественницей всех мер переходного правосудия, реализованных впоследствии в разных частях мира [6] .
6
Stan L., Nedelsky N. (eds) Encyclopedia of Transitional Justice. 3 Vols. New York: Cambridge University Press, 2015; Kritz N. (ed.) Transitional Justice: How Emerging Democracies Reckon with Former Regimes. 3 Vols. Washington: United States Institute of Peace Studies, 1995.
Послевоенная Западная Германия, благодаря постепенно осваиваемой и проводимой в постоккупационный период политике памяти, также стала первопроходцем в критической проработке прошлого в публичной сфере. Со временем Германия превратилась в образец нации, способной к переосмыслению собственных преступлений, к смене оснований национальной идентичности. В то же время, несмотря на уже ставшую общим местом эталонность немецкого опыта проработки прошлого, процесс критического осмысления национальной истории в самой ФРГ всегда был сложным, неоднозначным и медленным. До сих пор немецкое общество остается во многом расколотым в интерпретациях и оценках национального прошлого. Дебаты о нацистском прошлом и острая критика в отношении политики памяти не прекращают звучать внутри страны.
Первая часть данной книги посвящена опыту критического осмысления национальной истории и демократизации политической культуры в послевоенной ФРГ. В ней приводится обзор мер по денацификации, принятых союзниками в западных оккупационных зонах, а также анализируются факторы, оказавшие наибольшее влияние на формирование исторического дискурса о Холокосте и Второй мировой войне, на изменение общественно-политической обстановки и – шире – всего западногерманского политико-культурного ландшафта в послевоенный период.
Во второй части речь пойдет о мерах правосудия переходного периода, реализованных в бывшей Восточной Германии и других бывших социалистических странах Центральной и Восточной Европы после падения «железного занавеса». В фокусе анализа оказывается опыт люстрации и
Хотя люстрация и открытие архивов представляли собой крайне противоречивый процесс и вызывали множество ожесточенных споров во всех странах региона, обсуждение этих мер оказалось в центре политической повестки большинства посткоммунистических демократий. Люстрационные меры были приняты в разные периоды – как на очень раннем этапе, так и спустя годы и даже десятилетия после краха коммунизма. Приблизительно с начала 2000-х годов исследователи отмечали феномен так называемой поздней люстрации, в ходе которой ряд стран впервые проводили или существенно расширяли принятые ранее программы люстрации и открытия архивов (Литва, Польша, Румыния, Венгрия, Словакия, Грузия, Украина), а страны, принявшие люстрационные законы на раннем этапе (Германия, Чехия), продлевали их действие [7] .
7
Horne C. M. Late Lustration Programmes in Romania and Poland: Supporting or Undermining Democratic Transitions? // Democratization. 2009. Vol. 16. No. 2. P. 344–376.
Мы подробно рассмотрим, каковы были основные аргументы в пользу принятия подобных механизмов, в чем заключались эти меры и каковы были их последствия, с каким сопротивлением они сталкивались, в чем состояла и чем объяснялась разница подходов к проработке прошлого в разных государствах региона.
Главы третьей части книги обращены непосредственно к советскому наследству «серпа и молота» и к попыткам его преодоления. Мой интерес к проблематике переходного правосудия и проработки прошлого родился из попыток понимания именно российской ситуации. В начале 1990-х годов в России, как и в других недавно обретших независимость бывших республиках СССР, велись дискуссии о необходимости избавления от советских репрессивных институтов – компартии и органов госбезопасности, – а также от символов советской эпохи. В те годы возникло ощущение, что многочисленные публикации о сталинском терроре, появившиеся в годы перестройки, гарантируют невозможность реабилитации Сталина и сталинских методов управления в будущем.
Однако, вопреки подобным ожиданиям, в случае России не произошло полного избавления ни от советских репрессивных институтов, ни от символов и мифов советской эпохи. С начала 2000-х годов социологи «Левада-центра», проводившие регулярные исследования российской исторической памяти, фиксировали стабильный рост положительных оценок фигуры Сталина в российском общественном сознании. В последние полтора десятилетия число тех, кто оценивает роль Сталина в судьбе страны как положительную (в среднем чуть более 50 %), неизменно превышало тех, кто дает ей отрицательную оценку (в среднем около 30 %) [8] . А в последнее десятилетие наблюдался настоящий «ренессанс» сталинизма. Так, за 2012–2015 годы почти вдвое – с 25 до 45 % – увеличилась доля россиян, считающих, что жертвы, которые понес советский народ в сталинскую эпоху, были оправданы великими целями и достижениями той поры [9] . Если в августе 2007 года 72 % были готовы назвать сталинские репрессии политическим преступлением, которому не может быть оправдания, то в марте 2016 года так считали уже только 45 % опрошенных [10] . В 2019 году положительное отношение к вождю достигло беспрецедентных 70 %, а уровень отрицательного отношения к его фигуре сократился до 19 % [11] .
8
Положительно роль Сталина оценивали в 2003 году 53 %, в 2010 – 51 %, в 2013 – 49 %, в 2014 – 52 %, в 2016 – 54 %, в 2019 – 70 % (сумма ответов «безусловно положительная» и «скорее положительная» роль), отрицательно в 2003 году – 33 %, в 2010 – 30 %, в 2013 – 32 %, в 2014 – 30 %, в 2016 – 30 %, в 2019 – 19 % (сумма ответов «безусловно отрицательная» и «скорее отрицательная»). См.: Динамика отношения к Сталину. Пресс-выпуск «Левада-центра». 16.04.2019. https://www.levada.ru/2019/04/16/dinamika-otnosheniya-k-stalinu/.
9
Сталин и его роль в истории страны. Пресс-выпуск «Левада-центра». 31.03.2015. http://www.levada.ru/2015/03/31/stalin-i-ego-rol-v-istorii-strany/.
10
Фигура Сталина в общественном мнении России. Пресс-выпуск «Левада-центра». 25.03.2016. http://www.levada.ru/2016/03/25/figura-stalina-v-obshhestvennom-mnenii-rossii/.
11
Динамика отношения к Сталину. Пресс-выпуск «Левада-центра». 16.04.2019. https://www.levada.ru/2019/04/16/dinamika-otnosheniya-k-stalinu/.
По мере возврата симптомов прошлого рос и мой исследовательский интерес к процессам трансформации российского массового сознания, к реставрации советских символических структур и репрессивных практик, к сравнению российской ситуации с европейской. В третьей части книги пойдет речь о попытках выработки в конце 1980-х – начале 1990-х годов российской программы проработки прошлого путем создания общественного движения «Мемориал» с целью сохранения памяти о жертвах советского террора. Здесь же будет представлен краткий анализ идеологического поворота и возрождения культа Сталина в годы путинского правления.