Hyle. Иллюзорное бытие в Испании
Шрифт:
Дорога, глинистая тропа сворачивает здесь направо, уводит в узкую длинную долину, поросшую oliveros [74] . Взгляд не достаёт через их верхушки. Куда мы сейчас попадём, там будет наш дом.
В полусвете показалась круглая структура: цистерна в виде белого цилиндра, прилегающие к ней скамьи справа, слева. Почти укрытая смоковницей. Чужим и далёким чудится это место. Место воды. Пройдя ещё несколько шагов, Бартоломе, предводитель, снова сворачивает, нырнув под низкие рожковые и миндальные деревья, вперёд, поперёк пустынного поля. Это пятно земли, странным образом другое.
74
Оливковые
Тускло поблёскивает в опустившейся ночи пятнистая светотень по краю полевой террасы.
Куда теперь? Куда мы держим путь? За змеиными изгибами ветвей, стволов, свесивших свою зелёно-чёрную листву, поднимается высокая – в метры – каменная стена. Значит, поднимаемся. Между обломками известняка находит опору стопа. Под конец шагаем через две подножки.
Маленькая смоковница занавесила вид чёрно-синим. Не просматривается. Пятеро идут под её покровительством. Сладковато-коричневый аромат скопился под лиственным покровом, тут ещё сохранилось дневное тепло. Поверх равномерно наслоённой каменной стены ещё ограда из cana: не видно, что за ней. Показывается вытянутый в длину белёный дом, дорожка, скорее тропка, проникает слева от дома под большую, разлапистую смоковницу. Под её согревающей сенью Гал спрашивает:
– Что это за дом?
Алиса переводит Рибасу, тот отвечает:
– Этот тоже, пожалуй, свободен, называется Кан Местре. Я-то хотел предложить вам другой. Сейчас уже придём. Он называется Кан Надаль. Поудобнее будет.
Под многоярусной террасой к изогнутой амфитеатром стене. Пятеро ищут дом. Дом, чтобы в нём жить. Защитить внутри него свою жизнь от смерти. Светло-блестящая луна нацелила сверху свой холодный свет. Изливает его на землю. Простирает его над полем.
< image l:href="#"/>Р. Хаусман. Кан Надаль, Сан-Хосе. 1934
Всё спокойно. Кто идёт? Кто тут? Пятеро прочёсывают ночь. Котловина долины волнится всё дальше, к холмам, обсаженным деревьями. Ещё выше мерцает белый кубик дома. Вдали.
А там, напротив, впереди ландшафт пронизывает длинная стена. Всегда тут что-нибудь проходит насквозь, наперерез, наперекор, и всё не таково, каково оно есть. Будет. Было. Здесь или там, местность всё равно пересечёт какая-нибудь каменная, длинная и низкая стена. Перешагнём. По ту сторону растения сбиваются в тёмную путаницу, кусты cana нацелены в небо. А за ними, полуспрятавшись, полураскрывшись, голые части строения. Очень неуверенные, недействительные. Это и есть Кан Надаль.
Под прикрытием выступающего впереди Бартоломе входят пятеро. Имеют перед собой портик, прямоугольный, белые колонны несут на себе стебли бамбука, изображающие кровлю, где всё свободно, ничего на себе не несёт, даже растения по ним не вьются: они здесь для собственного удовольствия. Левая сторона завершает дом, длинный, белый каменный контур, в который вписан прямоугольник двери, край кровли образуют черепицы, уложенные по принципу «монах-с-монашкой». Сразу за деревянными входными воротами – цветочный сад: в мерцающем свете луны листья настолько же черны, как и красные цветы. Всё огорожено высокими стеблями cana, пики её листьев исполосовали все направления. Чуждое, странное и совершенно покинутое – таким предстало посетителям строение Кан Надаль. Удивительный вид.
– Muy hermosa [75] , – сказал Бартоломе Рибас.
– Сказочно, – сказала Алиса. – Вы должны это взять.
– Хотелось бы взглянуть внутри.
Бартоломе открывает двустворчатую, облупившуюся дверь, они входят в сумеречно-фиолетовую sala. На заднем
75
Очень красиво (исп.).
– Сад остаётся в пользовании владельца.
Он очень большой, этот сад. Что в нём растёт, сейчас не разглядеть. Есть вид на холмы слева, справа, кругом, на долины среди них, всё озарено и затенено от света скользящей всё выше полной луны. Фиолетовая, синяя, коричневая, расстилается земля, покрытая растительностью. Вполне возможно, что там, впереди – море.
Свинарник. Четыре или пять низких загородок из красного камня. Пол устлан сухими водорослями. Нам-то что до этого? Ну, посмотрели. Без интереса. Красивое и уединённое это место. За горами, за долами. У семи гномов. Ночь хрустальных гробов.
Едва наброшенные архитектурные куски в этом ночном свете, в этой светлой ночи, какое чувство заброшенности и ненужности – возможно, всё это лишь от окружения осыпавшихся листьев cana. Нерешённость, нерешительность. Как быть? То, что одна комната дома остаётся за хозяином, важнее того, что свинарник достаётся нам. Ни на что не решившись, пятеро уходят, поскольку они персоны и поскольку здесь было замечено на теле одновременно странное, или едва ощутимое жжение, или зуд, надо бы как-то это назвать. Сделалось заметным. Продвигаясь вперёд, они ушли, ушагали, шагают они. Стоят, остановились, топчутся на месте, в свете луны, в лунном свете. Лунуслуна лунула.
Гал в белых штанах? Забелённые или зачернённые на нём штаны? Смотрит на себя, вдоль себя, что это. Как и остальные персоны, как они есть, беспокойно вертятся от покалывания и пощипывания. Что понадобилось этим пяти персонам в одинокую ночь в уединённом свинарнике?
Одна спичка могла бы внести ясность. Бартоломе достал из кармана брюк, своих брюк, фосфорную спичку, чиркнул ею, и загорелся язычок: то, что предстало в его свете, было не блестяще: в чёрных точках белые штаны, на которые все уставились. Сам владелец штанов, Гал, нагнулся и стряхивает с себя ладонями эти чёрные точки. Но кончилась спичка. В мягкой ночной тени женщины отряхиваются. Бартоломео не шевелится, не трогает ни себя, ни их. На его штанах, чёрных, ничего не видно. А чего не видели, того не было. Ни один испанец не чешет от блох ни себя, ни его, ни её. Con su aspetto fiero [76] .
76
С устрашающим видом (исп.).
Тут пятеро персон покидают дом, сад через решётчатую деревянную дверцу. Идут вдоль длинной стены к холму. Впереди вышагивают Бартоломео с Алисой, за ними Малышка, Ара, Гал. Первая группа перебрасывается со второй словом-другим. Алиса болтает с Бартоломео, она лучше всех говорит по-испански, а так как она двуязычная, ей всё приходится говорить дважды. Громкие звуки голосов покрывают преодолённое воздушное пространство над известняковым бездорожьем, горным переходом, звуки похвалы или раздумья звучат чужеродно, как истошные базарные крики, спрос и предложение толкутся вокруг, громыхая в ночной заброшенности, сменяя друг друга среди пяти персон в лунной тусклости и заглатывая всё внимание. Примечая слишком приметное. Распростёртость холмистости.