Хьюстон, у нас проблема
Шрифт:
– Так что, сосед, ты на будущее-то имей в виду. А то кто-нибудь непорядочный найдет – да и унесет. Это повезло тебе, что я как раз мимо шел. Я на газон забежал, схватил, думаю – а вдруг что нужное! И принес тебе.
– Спасибо, я и правда очень благодарен.
– Но что-то у тебя в доме воняет, – упрямо говорит он. Еще немножко – и я ему врежу, но я только вежливо улыбаюсь и закрываю дверь.
Воняет! Да еще как воняет!
Я иду на кухню.
Вонь стоит неописуемая.
А ведь не воняло, пока я не взялся за уборку.
Искать долго мне
Марта положила ее в духовку и мне даже об этом не сказала!
Пойти и застрелиться.
Потому что невозможно угадать, что сделает женщина с твоим собственным домом. А сделает она именно то, чего ты меньше всего ожидаешь. Чтобы положить в огонь горючие вещи? Просто в голове не укладывается.
Я выбросил очередную сковородку, погасил рукавицу и бросил в мешок, открыл окно в кухне, чтобы еще раз проветрить, и пошел за покупками, а заодно вынести мусор.
Семь этажей вниз, с тремя мешками. Банкомат – только на Горчевской, холод собачий, снял три сотни, долг мой вырос, но хоть на правое дело деньги пошли. Я набрал пива, жена Бартека, Аська, пьет белое вино – я купил белого вина, водки какой-то и взял пять порций свинины в кисло-сладком соусе по-китайски или по-вьетнамски, хватит, если рис еще приготовлю. Еще какие-то напитки взял, орешки какие-то – у меня чуть руки не отвалились, пока я в очередной раз поднимался по лестнице на свой седьмой этаж, проклиная этот сломанный лифт.
Шестой этаж я проходил на цыпочках.
В этот раз удача мне улыбнулась.
Вот почему всем наплевать и никто не добьется, чтобы этот сломанный лифт наконец починили? Ведь это же невыносимо, в конце концов!
Я положил сумки с покупками на коврик у двери и начал искать ключи от дома. В дверях соседней квартиры появилась жена Збышека. Я улыбнулся ей вежливо и поздоровался.
– За покупками ходил? – спросила она, улыбаясь, но как-то по-другому, иначе, чем всегда. Я только кивнул в ответ, потому что в зубах у меня был портфель, а ключи, черт их возьми, куда-то запропастились.
А она подошла к лифту, я покачал головой, мол, нет, не работает… но двери открылись и она себе спокойненько вошла в лифт – в этот уродский работающий лифт! Который поехал вниз!
Женщины как никто могут вывести человека из себя.
Я отнес покупки на кухню и занялся разбором сумок. Алкоголь – в холодильник, китайщину – в кастрюлю. Поставил воду для риса: я понятия не имел, сколько придет народу, но если мясо смешать с рисом – то хватит на всех, сколько бы их ни пришло, на десять, на двадцать человек… Открыл орешки – вполне можно оставить их в пачке, зачем пачкать посуду.
Я был готов к празднику.
Градусы в морозилке набирали нужную силу, я включил музыку, и только когда улегся на диване – мое любимое кресло Марта выбросила, а я согласился на это во имя компромисса, – только тогда я почувствовал, как жутко
Отношения надо запретить совсем
Прочь компромиссы и прочь отношения.
Отношения вообще надо запретить. Совсем. Каждое четвертое супружество заканчивается расставанием, а все продолжают твердить, что семья – это самое главное.
Супружество надо запретить под угрозой административного штрафа.
Какое счастье, что я не женился, хотя такие глупые мысли, конечно, приходили и мне в голову. Женщина способна превратить твой мозг в кашу, и не успеешь оглянуться, как даже забудешь, что у тебя когда-то был мозг. Но все это в прошлом – безвозвратно. Я уже никогда не дам себя поймать в эту ловушку.
Жизнь одинокого мужчины может быть просто прекрасной.
Я взглянул на будильник – он тикал очень громко, и у него между звонками все еще торчала тряпка. Я вынул тряпку – и он начал снова трезвонить, но на этот раз я обнаружил с правой стороны кнопочку. Утром ее не было – я был абсолютно уверен. Я нажал ее – и звон прекратился, нажал еще раз – и он начал стрекотать, нажал третий раз – замолк.
Есть!
Браво!
Швабра внизу уже ожила!
Будильник работал и там.
Я побрел в ванную, чтобы принять душ, – после этого трудного дня, который для меня начался ночью, я был совершенно без сил.
Вода текла и текла, я стоял под душем и мечтал, чтобы этот день наконец-то закончился. А когда я вылез из душа – оказалось, что в ванной нет ни одного полотенца, и в шкафу тоже не было ни одного полотенца, и мне пришлось голышом разгребать белье, которое собрал в стирку, чтобы найти хоть какое-нибудь.
Я пошел на кухню и поставил вариться килограмм рису.
Когда зазвонил телефон, я прибавил громкости музыке. Карлос Сантана давал жару в самбе, старой, но горячей, пускай все, кто обо мне в этот день наконец вспомнили, знают, что я не сижу тут один как перст, тоскуя и оплакивая свою никчемную жизнь.
Это была моя матушка.
– Иеремушка? – услышал я вслед за своим «алло!».
Она до сих пор не узнает меня или что?
– Привет, мам.
– Милый, что это там у тебя так шумно? Сделай потише, я ничего не слышу!
А я ничего не говорил – что она должна была услышать?
Но я послушно убавил звук.
– Это не Samba pa ti? Если она – сделай погромче, это же моя молодость! – обрадовалась матушка.
Ну вот, даже мою любимую музыку матушка испоганила…
И снизу уже стучали.
Матери моей самба нравится, значит, и Кошмарина тоже должна ее любить!
– Милый, всего тебе наи, наи, наи! Чтобы у тебя с Мартой все хорошо сладилось, хотя не знаю, возможно ли это, чтобы ты всегда делал то, что хочешь, что доставляет тебе удовольствие, но только не мимолетное удовольствие, которое потешит твое эго, а пусть это будет что-то значительное, что-то настоящее, чтобы ты был счастливый, а не вечно кислый, чтобы понимал, что в жизни важно…