И аз воздам

Шопперт Андрей Готлибович

Проехали селение из конца в конец. Бедненько. Ни цветущих яблонь с персиками, ни георгинов в палисадниках, да даже самих палисадников. Каменные, из крупных камней и глины заборы в человеческий рост и сложенные из камней небольшие домики за ними, странной конструкции, будто замахнулись на пару этажей, но в процессе энтузиазм выветрился, и решили на полутора остановиться. Зачем заборы? Это же сумасшедший труд. Почти крепость каждый дом. Может, в этом все и дело? Неспокойно. Именно крепости и нужны. Отъехали от аула километров десять и решили, что на сегодня хватит, нужно устраиваться на ночлег, сейчас полевую кухню вперед не вышлешь, чтобы приехал, а ужин уже готов. Придется ждать час.

Остановились в небольшой рощице на берегу Терека. С обеих сторон

обработанные участки – растет пшеница, уже даже колоски начинают пробиваться. Юг, тут после пшеницы спокойно еще и картофель, наверное, вырастить можно.

Брехт пошел в рощицу всякие-разные нужды справить, и погиб бы там, если бы пщы Эльбуздуков не приставил к нему негласного телохранителя. Трое товарищей в непонятных круглых шапках появились неожиданно. У одного веревка в руке, а двое с кинжалами. Вот и гадай, то ли в плен собрались захватить, то ли прирезать. Им бы проголосовать сначала. Граф раздумывать не стал, схватился за кобуру, в которой любимый М1911, и… Твою же налево, а кобуры-то нет, а до изобретения Кольта еще сотня с лишним лет. Саблю или шпагу Петр Христианович не носил, ну, если только когда это по этикету положено, и потому там вместо кобуры были ножны с кортиком адмирала Синявина-старшего. Н-да, «кольт» был бы полезней. И ведь если сильно захотеть, то один для себя можно сделать. Бертолетова соль есть, хоть примитивные токарные станки, но тоже есть… Нет, не получится. Там и фрезерные станки нужны, и стали специальные. Но вот унитарный патрон с латунной гильзой сделать можно. И пистолет с затвором от берданки. Простенько, но зато возможно. У него, кстати, есть многозарядный пистолет со сменными каморами, так ведь и не удосужился его изучить. Вечно цейтнот. Вернется, нужно будет заняться.

Петр Христианович вытянул кортик из ножен и картинно левой ладонью поманил к себе горцев.

– Велком.

Ну, это в первую секунду. С толку товарищей сбить. А потом как гаркнет во все горло: «УРА!!!» И не побежал никуда, наоборот, на шаг назад отступил и на шаг влево. Теперь горец с веревкой оказался на одной линии с самым главным, наверное, абреком приличного роста, выше подельников, в высоких армейских сапогах и с багровым шрамом на скуле.

На «ура» должны среагировать гусары. Не должен генерал, орошая кусты, «ура» кричать. Но это пока сообразят, пока вооружатся, пока добегут через кусты, все же метров на сто – сто пятьдесят отошел от лагеря, времени прилично пройдет, и это время нужно продержаться. Горцы тоже это понимали. И товарищ со шрамом бросился в атаку. Молча. Жаль, мог бы и крикнуть чего про Аллаха. Был бы дополнительный повод гусарам поторопиться.

Ну, ребята, двойка вашему преподавателю по фехтованию. Кто так атакует. Тем более у тебя не шпага, а кинжал. Этот, с позволения сказать, «Кровопусков» сделал длиннющий выпад вперед с перенесением тяжести на правую ногу. Чуть не на шпагат сел. А где обманные движения, где мастерство, которое не пропьешь. Медленно все, как-то показушно, как в советских фильмах про средние века. Брехт просто развернулся на девяносто градусов корпусом и пропустил руку с клинком мимо себя. И сверху по этой руке синявинским кортиком рубанул. Хотел бы убить, просто сунул бы клинок в подставленный бок. Но ему контакты с местными мирные нужны, а не победа в локальной схватке. Как там: «нам не дано предугадать, чем смерть чеченца отзовется». Кортик он хоть и длиной полметра, но все же легкий. Руку не отрубил. Так, поранил слегка и заставил горца выронить кинжал.

И в это время Петр Христианович почувствовал движение за спиной. Мать его за ногу! Граф свалился на бок и, перевернувшись через больное плечо, перекатился на пару метров правее, сразу же вскакивая. Зря плечо опять наджабил, это был тот самый аскер, которого Аскер Эльбуздуков к нему для охраны приставил. Видимо, не пошел смотреть, как граф чакчиры белые снимает, чуть в сторонке стоял, но сразу же на крик бросился и первым подоспел.

– Ура! Живьем брать демонов! – снова заорал Брехт и кинулся к тому абреку, что с веревкой стоял и карими глазами хлопал.

Это один против троих не простая схватка, скорее самоубийство, а вот двое против двоих, это уже другой расклад. Тем более что это два воина против двух пастухов.

Эх, поспешил. Пробегая мимо абрека, что должен сейчас раненую руку баюкать и молиться, граф увидел, что горец молитвой пренебрег и, схватив выроненный кинжал левой рукой, пытается подняться.

Глава 24

Событие шестьдесят восьмое

Прокладывай дорогу к разуму человека через его сердце. Дорога, ведущая непосредственно к разуму, сама по себе хороша, но, как правило, она несколько длиннее и, пожалуй, не столь надежнее.

Ф. Честерфилд

– Получи, фашист, гранату! – Петр Христианович развернул руку и навершием рукояти кортика знаменитого адмирала впечатал вайнаху в челюсть со всей силы.

«Альпинист» с веревкой стал заваливаться. Смотреть, насколько удачным будет встреча его тушки с землей, времени не было. Брехт крутанулся на ноге и на пару мгновений опередил бросившегося на него подранка. Не обоерукий боец попался, просто бежал, выдвинув вперед руку с кинжалом, с какими-то очумевшими глазами. Ну, Брехта правильные товарищи учили, смотреть нужно не на оружие, а в глаза противнику. Оружие обманет, а глаза нет. Кто там сказал, что глаза зеркало души? Vultus est index animi [20] . Марк Тулий Цицерон народу, читающему, об этом поведал. Толстой просто забыл, что под цитатами нужно автора указывать. Так вот, глаза вильнут в ту сторону, куда потом последует рука, раньше. А у вайнаха в странной шапке глаза были пустые и смотрели куда-то в будущее. Уже в раю был.

20

Глаза – это зеркало души.

Петр Христианович опять не стал горца убивать. Это как-то неправильно, зачем свою душу лишней смертью отягощать. Отступил на шаг и пнул пробегающему мимо товарищу под коленку. Человек со шрамом споткнулся, выронил злополучный кинжал и кувыркнулся в кучу веток. Очевидно, кто-то собирал хворост, но сразу весь вывезти не смог, или вынести.

– Урус, дэIэпыкъун [21] .

Брехт обернулся на голос. Черкес сидел на спине поваленного им третьего вайнаха и пытался удержать его.

21

Помоги.

Эх, наручников нет. И веревки с собой… Стоп. Веревка-то есть. Петр Христианович вернулся скачками, подобрал у ног бесчувственного «альпиниста» веревку и поспешил на помощь телохранителю. Вдвоем быстро получилось управиться. И тут как раз голубые гусары набежали. Ну, лучше поздно, чем никогда. Общей массой троих побитых пастухов спеленали. А раненому даже перевязку сделали, как их в течение всего похода Брехт и учил, промыли простой водой, потом полили из специального кувшина хлебным вином, потом мазь ведьмы Матрены наложили и только тогда замотали чистым бинтом, точнее куском белой льняной ткани.

На руках слабо барахтающихся покусителей на графа Витгенштейна понесли в лагерь, а Петр Христианович, рыкнув на телохранителя, за кучу хвороста спрятался, после пробежек и прыжков совсем прижало.

Возвращался в галдящий и гомонящий лагерь Брехт не спеша. От целого дня в седле, а потом этих скачек с вайнахами по лесу совсем ослаб, выброс адреналина закончился и ноги подкашивались. Плелся… как-нибудь. Еще нужно допрос с пристрастием учинять, кто такие, зачем на засранцев охотились? Вот и плелся. Крики, кровь, угрозы, проклятия, ну, может, кому и в радость слышать крики врага, но Брехт хоть и не пацифист, но удовольствия от этого не испытывал.