И была любовь в гетто

Эдельман Марек

Несколько дней Тосина родственница присматривалась, как работают лаборантки, а потом ей велели сделать то же самое. Но тут оказалось, что у нее обе руки — левые: за что ни возьмется, ничего не получается. Тогда ее поставили мыть посуду. Через неделю всем стало ясно, что новая лаборантка посуду не моет, а бьет. Что тут можно было сделать? Для мытья ей остался только пол — ни к чему другому подпускать ее было нельзя, чтоб не испортила.

В больнице крутился один паренек. Он у нас не работал — наверно, тоже был чьим-то родственником. Как-то они столковались и целые дни стали проводить вместе. Никто ничего не замечал, но вдруг мы увидели, что девушка уже сильно беременна.

Между тем началась акция. Первая акция по депортации.

Когда, после закрытия малого гетто, забирали сотрудников больницы, эта недотепа, конечно же, первая попала в колонну. Ее парень был где-то в городе. Узнав об этом, он побежал следом за колонной. Отыскал девушку, присоединился к ней, и дальше они пошли вместе. По Заменгофа дошли до угла улицы Ставки. Там, где колонна сворачивала к воротам Умшлагплац, им заступил дорогу эстонец из войсковой части, окружившей гетто снаружи, и нацелил винтовку ей в живот. Эстонцы в этой команде всегда были ужасно перепуганные, поскольку абсолютно не понимали, что происходит вокруг. Парень вытянул руку и заслонил ладонью живот своей девушки, и тогда эстонец выстрелил. Отстрелил пареньку кисть. Тот как-то умудрился другой рукой ее придерживать, чтобы кровь меньше лилась, а как выглядел живот девушки с уже сформировавшимся ребенком, не буду тебе рассказывать. Она умерла на месте, на улице. А его забрали в больничную амбулаторию, находившуюся, разумеется, на Умшлагплац. Там его перевязали и, как делали со всеми ранеными, на «скорой» отвезли обратно в гетто.

Неизвестно, каким способом он, со свежей белоснежной повязкой на руке, перебрался на арийскую сторону. Назавтра ближе к вечеру, а может, еще в тот же самый день его задержали на Праге [36] , на Тарговой улице. Он стоял, прислонившись к железной ограде скверика. Там его немцы и расстреляли.

Умшлагплац

Умшлагплац в переводе на польский — перевалочный пункт, место перегрузки: пока существовало гетто, в стоявшие там бараки каждый день перегружали привозимые с арийской стороны овощи.

36

Правобережный район Варшавы.

Чаще всего капусту — простую и цветную.

Оттуда овощи развозили на двуконных подводах с прицепами. На улице Заменгофа, а может, уже на Дзикой к прицепам сзади пристраивались мальчишки и сбрасывали по нескольку кочанов на мостовую. А другие ребята подхватывали их и убегали. Так что это был умшлагплац в прямом смысле слова.

К Умшлагплац была подведена железнодорожная ветка с близлежащего Гданьского вокзала, и, когда началась июльская акция, по этим путям подгоняли поезд, состоящий примерно из пятнадцати-двадцати вагонов — в разные дни по-разному. В вагоны загружали согнанных со всего гетто евреев и отправляли в Треблинку.

Умшлагплац в новом значении слова — сама площадь около железнодорожных путей и два прилегающих к ней школьные здания на улице Ставки. К Умшлагплац относилась также часть этой улицы между школами и зданием Werterfassung [37] по противоположной стороне (дальше улица продолжалась до Заменгофа). От Мурановской площади Ставки отделял деревянный забор, на пересечении с улицей Заменгофа были ворота. Иногда на площадь сгоняли слишком много людей, вагонов для всех не хватало. Тогда тех, кто не поместился, оставляли на ночь. Поезд уезжал часов в пять или шесть — было лето и темнело поздно; оставшиеся прятались по углам в пустых школьных классах.

37

Werterfassung — учреждение СС в гетто, занимавшееся сбором ценных вещей, принадлежавших депортируемым евреям; так

же называлась набранная из евреев команда, которая этому учреждению подчинялась.

Там всякое бывало, оргии, кошмарные сцены. Избиения.

Охранниками чаще всего ставили украинцев. Не по национальности украинцев, а по принадлежности к воинской части. И они насиловали молодых красивых евреек. Я помню одну такую еврейку. На пятом этаже ее насиловали двенадцать или пятнадцать украинцев. Держали за руки и за ноги, а она висела в воздухе. Когда ее отпустили, она была вся в крови. Вышла окровавленная; потом я потерял ее из виду. Но как-то она выжила. Позже мы встретились в Швеции. Она уже была врачом, у нее было двое детей, любимый человек. Как-то она это пережила.

Видимо, можно пережить даже самое страшное.

Она висела голая на глазах у пятидесяти или ста человек, теснившихся в том же самом помещении. А ее в уголке насиловали, и все на это смотрели, а я стоял вдалеке и тоже это видел.

Сейчас ты у меня спросишь, как должен себя вести в такой ситуации порядочный мужчина. А он вел себя так, как мог. Смотрел, видел и ничего не мог сделать. Конечно, нужно было стрелять — если было бы из чего.

Нужно было попытаться ее защитить и тому подобное. Но никто не пытался.

Однажды я оказался на чердаке той самой школы на Ставках. Каким-то образом туда попал, когда переводил Зосю из одного дома в другой. Там ко мне подошла элегантная дама. В сложенных ковшиком руках она держала бриллианты и другие драгоценности. Она мне сказала: «Я все это вам отдаю, только возьмите с собой мою дочку». С ней была девочка, лет шестнадцати-семнадцати. Что я мог сделать? Ведь я выводил Зосю. Ну и Зосю выбрал. В тот раз она еще вышла с Умшлагплац, но в конце концов все равно погибла.

Вот что такое Умшлагплац.

Я стоял, смотрел, как шли эти толпы. Людей гнали по улице Заменгофа, и колонны попадали на Ставки почти у самых ворот на Умшлагплац. Теперь лишь названия улиц остались, расположение совершенно другое. Помню, когда я учился в школе, эсперантисты добились, чтобы именем Заменгофа назвали часть Дзикой, начинающуюся, как и сейчас, на Новолипках, позади дворца Мостовских, но идущую слегка наискосок к Ставкам. За Ставками улица носила старое название — Дзикая. В свою очередь, Мурановская шла между Низкой и Милой от Заменгофа через Мурановскую площадь до Бонифратерской. Там стояли большие пяти- и шестиэтажные дома со множеством дворов. Они были выше, чем дома на Низкой, и их видно было из ведущих на Умшлагплац ворот на Ставках.

А в воротах, прямо посередине, на табурете стоял эсэсовец и стрелял. Стрелял по окнам дома напротив, на Мурановской. Как увидит голову или шевелящуюся тень, сразу в это окно стреляет. Потому что оттуда человек высматривал в толпе, которую загоняли на площадь, своих близких. Погибал ли в том доме кто-нибудь? Не знаю, но общая атмосфера была такая. Атмосфера смерти.

Вот что такое Умшлагплац.

Можно было постараться кого-то оттуда вытащить. Иногда удавалось, иногда нет…

Было известно: когда туда попадешь, то, если не залезешь через окно в больницу, если в больнице у тебя нет родных, или друзей, или знакомых, шансов спастись нет. Случалось, когда хватали кого-нибудь из медсестер, другие сестры быстренько сбрасывали им из окон форму, и они через окно влезали в больницу — ту самую, на территории Умшлагплац, тоже предназначенную на уничтожение. Там теоретически еще работала амбулатория. В этой амбулатории дочери ломали матерям ноги, и «скорые» вывозили их как больных. Это немцы придумали такой абсурд: говорили, будто людей отправляют на работы и поэтому больных и нетрудоспособных (например, если сломана нога) не берут; а еще на дорогу давали хлеб — и это кое-кого соблазняло. Некоторые считали, что действительно едут работать. Но большинство плакали. Надо было видеть эти лица. Этих малышей, которых вели за ручку…