И было утро, и был вечер
Шрифт:
Проползаю немного вперед и осторожно осматриваюсь. Слева от дороги, почти рядом, лежит Бадейкин, уткнувшись головой в куст. В центре цепи, где должен находиться Дмитриев, кто-то кричит: "Помогите! Помогите, братцы!" Откуда стреляют немцы, мне не видно - хорошо замаскировались,
Наконец наши пушки открыли огонь по окраине села. Снаряды пролетают низко, настильно, над самыми головами. Кажется, вот-вот заденут. Поднялся, чтобы перебежать дорогу, и в этот же момент пулеметная очередь прочертила линию у самых ног. Значит, немец устроился
Слишком долго лежим - надо вставать! Превозмогая страх, встаю, делаю перебежку. Боковым зрением замечаю, как слева побежали Воловик и Дмитриев. Немцы молчат, и я, уже не сгибаясь, бегу трусцой к ближайшему дому. Размахиваю над головой пистолетом, чтобы свои видели, не ошиблись.
Щека и подбородок саднят. Провел ладонью - кровь и грязь. Чувствуются мелкие осколки камня. Немецкий пулеметчик промазал самую малость. Мне опять повезло.
Крайний дом совсем близко.
– Воловик, дай очередь по окнам!
– кричу я.
Гранаты отягощают мои карманы. Надо избавиться. Наши солдаты рядом.
Поэтому кричу: "Ложись, бросаю!" Нажал рычаг, дернул кольцо, бросил, упал. Встал, нажал, дернул, бросил, упал. Два разрыва: одна граната разорвалась около стены, другая - влетела в окно. Ко мне подбегает Дмитриев, удивленно смотрит:
– Ты ранен? Почему кровь на лице?
– Поцарапали осколки камня. Надо бы помыть лицо. Потом. Все в порядке. Комбат, там, я слышал, раненые кричали.
– Да, знаю. Вот наши машины подходят. Возьми одну, осмотри местность. Раненых в санбат отправим, а отставших гони сюда, на батарею!
Решил взять машину Зайкова. Подзываю Рокотова и Бадейкина:
– Скидывайте снаряды и все остальное, кроме брезента. Подберем раненых.
Ясно, немецкий заслон уже отстрелялся и драпанул. Судьба опять была
милостива ко мне. Сейчас наши подберут знамена, секретные бумаги,
шифровальщиков и все остальное. Нас, как обещал генерал, наградят. Жаль
раненых, конечно. Но, хотя и война, все равно - жизнь хороша! "Поехали, Зайков!"
Едем назад, к кладбищу. Навстречу - командирский "виллис". Федя поднял руку:
– Ты куда? Что забыл?
– За ранеными, товарищ майор. Комбат послал.
– Где он, комбат твой?
– У крайнего дома, там батарея.
За спиной командира в кузове сидит, как обычно, наш фельдшер, старший лейтенант медслужбы Женя, официальная ППЖ майора. Начальство завело моду: при нем всегда находится кто-нибудь из медиков; лучше, конечно, не медсестра, а фельдшер.
Майор поморщился и обернулся к Жене:
– Бери сумку. У них, наверно, и бинтов нет. Если будут тяжелые, вези прямо в санбат и сразу возвращайся! Иди.
Женя спрыгнула и нехотя пошла к нам. Напротив кладбища мы остановились, заглушили двигатель и тогда услышали
Недалеко от дороги лицом вниз лежал Мухамбетов. Он тяжело дышал. В груди хрипело и булькало, левый бок и спина - в бурых пятнах крови.
– Мухамбетов, ты слышишь?
Он с трудом сплюнул сгусток крови:
– Слышу, да, - тихо сказал он.
– Пачиму так долго не ехал? Я же умираю...
Мы повернули его, как велела Женя, на правый бок. Она задрала гимнастерку и рубаху, наложила тампоны и кое-как забинтовала. Повязка быстро пропиталась кровью. Женя погладила Мухамбетова по голове:
– Ничего, парень, пуля навылет. Задела немного. Ты во какой богатырь. Поправишься. Идти сможешь? Попробуй.
С трудом подняли Мухамбетова. Он обнял Женю и Бадейкина за шеи и на гнущихся ногах заковылял к подъезжавшей машине, а мы с Рокотовым пошли дальше по зеленому полю.
– Эй! Кто живой? Отзовись!
Из небольшой ямы поднимается испуганный молоденький солдат Смалец. Он вывалялся в грязи, моргает, кривит рот, вот-вот заплачет. Молчит. Я спрашиваю:
– Ты ранен? Куда? Показывай!
– Не знаю. Когда стреляли, упал в яму. Нога скрутилась.
– Сам ты скрутился. Трус! Гранаты есть? Отвинти запалы! А то сам себя
подорвешь. Иди за нами. Ищи раненых и убитых!
Вскоре натыкаемся на Катанина. Он лежит на спине, глаза закрыты, руки бессильно вытянуты вдоль тела. Низ гимнастерки и брюки в бурых пятнах, и земля вокруг пропитана кровью. Я склонился над ним: дышит слабо. Видно, что ранен в живот и в бок.
– Смалец, за машиной! Быстро! Бегом! Катании медленно открыл глаза. Узнал меня:
– Пить... Лейтенант, воды... Глоток... Пить...
– Нельзя тебе пить, Катании. Ты в живот ранен.
– Знаю... Уже все равно... Конец... Третье ранение...
– Он закрыл глаза.
– Рокотов, дайте фляжку.
Катании отпил и снова открыл глаза. Я расстегнул ему гимнастерку и ремни.
– Ты можешь приподняться?
– Нет... Кость разбита. Несколько пуль в боку... Дайте попить...
– Может, лучше закуришь? Я раскурю. У меня хороший табак есть.
– Не могу. Пить... Лейтенант, в левом кармашке... письмо от жены... Адрес там... Дочки мои... Сироты... Отпиши им, как было. А я-то уже надеялся... дожить...
– Не падай духом. Медики вылечат. Операцию сделают. Они умеют это.
Надейся.
– Нет, все... Убит... Там карточка... Жена... Положи в кармашек... На грудь... Пусть со мной... В земле... будет.
Он умолк. Слышно, как тяжело идет наш тягач по сырому полю.
– Кровь... ушла... вся... Напоследок... дай попить...
Он пил. Вода проливалась на шею и грудь, а он тянул из фляжки. Я молчал.
– Ни за понюх... табаку... Зазря... погубили... Зачем ему... знамя?.. Война ... кончается... Тряпку жалко... А людей?.. А детей?.. Не пожалел... Генерал... Только о чинах... своих... думает... Чужой жизни не жаль...
– И он утих.