И бывшие с ним
Шрифт:
Постояв, она тихонько выбралась из засады и пошла себе.
Похолодало, по Каме они шли сквозь дожди.
На корме оставались Эрнст и Гриша — на руле. Остальные прятались под набухший брезент, втискивались меж ящиков, рюкзаков, весел, куч парусов.
В тот вечер они иззяблись, были мокры, долго не могли пристать — на берегах ни огонька. Берега глинистые, сырые, высокие, костры не разложишь. Наконец Эрнст с биноклем выкрикнул: «Вижу провода» — и указал на высокий левый берег, опушенный лесом.
Гриша показал
С инерцией своих пяти тонн «Веста» врезалась в затор и лишь слегка раздвинула бревна. До берега оставалось три метра.
Команда разобрала тяжелые четырехметровые весла и крюки, стали толкаться. Шлюп сидел намертво. Эрнст взял крюк и пошел по бревнам. Возле берега он-таки провалился по пояс. Прочие стояли на ветру, синие от холода, с веслами в руках, смотрели, как Эрнст выливает воду из сапог, выжимает носки.
Наконец Эрнст, бегая по бревну и измеряя глубину крюком, нашел место поглубже. Гриша скомандовал: все на левый борт — и разом толкаться. Одни ухватились за ванты, раскачивали шлюп, другие упирались веслами. Гриша ругал их слабаками. Была небольшая передышка: Володя сломал перо весла.
Чудом они снялись. Удалось завести мотор. Шлюп развернулся и с маху врезался в новое скопище бревен. На этот раз берег был ближе.
Эрнст принял конец, закрепил его на всосанное глиной бревно. Володя кидал с борта резиновые матрасы и рюкзаки.
— Якорь! — велел Гриша.
В солнечную погоду, в тепле, они готовы были участвовать в его игре. Сейчас же, в сумерках, на стылой реке, они угрюмо наблюдали за тем, как он ворочает бочки и раскидывает канистры — высвобождает якорь.
— Боцман, кранец!
— Зачем кранец, командор? — отозвался Володя.
— Ну что ты нас мучаешь, ну упрется лодка планширом, ну какого рожна сделается брусу мореного дуба? — раздраженно сказал Павлик.
— Не к лицу царапина гордому кораблю, — сказал Эрнст и по лесине перебрался на берег следом за другими.
Гриша сказал им в спины:
— Вы что, отшвартовались?
Додик ответил:
— А мне так не нравится швартоваться.
Гриша разъярился:
— А-а, тебе нравится бросать корабль, как прогулочную лодку!
— Я хочу лагом отшвартоваться, — сказал Додик.
Швартоваться лагом, то есть бортом, было навязчивой идеей Гриши. Так они считали.
— А по-другому я не желаю, — добавил Додик.
Они разобрали свои рюкзаки и стали подниматься по вязкой глине берега, хватаясь за ветки кустарника. На середине подъема стали, глядели вниз. «Веста», прижатая течением к берегу, едва была видна в обложном дожде. Гриша возился на левом борту, надувал резиновый матрац.
Их, утром перехвативших наспех по паре бутербродов и по полбанке сгущенки с кипятком, измученных и продрогших, их ждала теплая изба и самовар.
Костеря Гришу, они повернули и стали спускаться. Спустились, привязали к концу якорь и вбили в берег до основания лапы. Вывесили пеньковые кранцы. Любимый
Нет игры в старого морского волка, думал Гриша. Удерживаясь за куст, он глядел в лица проходивших мимо друзей. Нет игры, есть задача вовремя быть в Уваровске.
В Уваровске поселились в Черемисках у Федора Григорьевича; спальные мешки расстелили на полу, Леня варварским способом готовил кашу: в ведерную кастрюлю засыпал пшено, бухал полведра кипятку и заматывал кастрюлю одеялом.
Проколотились день, погружая «Весту» на платформу, укладывая ящики, снасти, моторы, обтягивая шлюп поверху брезентом. Обратные билеты куплены, оставалось два дня жизни в Уваровске. Пятого августа сессия райисполкома, отчет комиссии по здравоохранению, Федора Григорьевича — на пенсию, так сказала Тоня Калташова, уже подарки ему куплены. Калерия Петровна разговаривала по телефону с секретаршей Тихомирова, просила передать: мы вас выбрали, будьте добры явиться для беседы — и сказала адрес в Черемисках.
Мы не в силах защитить Федора Григорьевича, но ведь мы и не могли не явиться, думал Юрий Иванович. Мы и опоздать не могли, не могли явиться после пятого августа.
Калерия Петровна допоздна оставалась в черемискинском доме, приход «Весты» для нее был мощной демонстрацией и праздником одновременно. В темноте кучей провожали ее за линию.
Приходила мать Тони и Коли-зимнего, попытала их несмело о Коле. Коле рано в отпуск, говорили матери, только что на новую работу поступил. Старушка осмелела, дождалась, когда останутся наедине с Юрием Ивановичем, спросила, не признает ли Колю сын, ведь непременно знает парень, что не родной отец ему Гриша Зотов.
— Думаю, не знает, — твердо ответил Юрий Иванович. В глазах старушки стояло тоскливое смирение.
Похолодало, полило. Ходили гулять с Калерией Петровной к руднику, по охристой хрусткой дороге. На отвалах разбивали палками глинистые комья. Набрали камней, поливали их сладкой водой из бутылки. Это в дождь-то. Свернули в лес, место здесь было неровное, изрезано руслами ручьев. Искали вход в пещеру или же провал, выеденный водой в известняках, тут ледник выпахал тектонические трещины, говорил Леня; мальчиком на охоте он попал в такой провал, в трещину ли, когда убегали от лесника.
Вышли к ручью, здесь возле кучи темного донного песка топтались два старичка в брезентовых дождевиках, могикане аметистового промысла, когда-то бывшего в Черемисках. То есть лиц было не видать под капюшонами. Юрий Иванович знал этих седеньких старичков близнецов.
— Вполне может, я в ту самую выработку провалился! — кричал Леня.
Прятались под елью от дождя, смотрели, как из кустов на другом берегу появился Леня с тазом песка, брел через ручей. Суетливо, даже заискивающе подскакивал Илья, принимая таз, как переламывался под тяжестью. Леня выбирался на берег, косолапый, белотелый, с мускулистой бугристой спиной. К могучей волосатой ляжке прилип древесный лист.