i c2ab19a2c5d6e8bb
Шрифт:
Слишком ошарашенная, чтобы спорить, я сжимаю рукоятку «Глока».
«Сдвоенный магазин на семнадцать патронов, – пульсирует в висках. – Хватит на всех в этой комнате с лихвой!»
В гробовой тишине щелчок предохранителя звучит оглушительно.
Кто-то из телохранителей, не сдержавшись, шумно выдыхает сквозь зубы.
Я убираю подарок в карман.
– Поняли?! – ганзеец обводит собравшихся торжествующим взглядом. –
– Что ж, – генсек слегка пристукивает кончиками пальцев обеих рук по столу, а потом резким движением отодвигается вместе с жалобно скрипнувшим стулом, – пора и честь знать. Дела, как говорится, не ждут. До новых встреч, товарищи!
– Тамбовский волк тебе… – не удержавшись, шипит ему в спину фюрер.
– Сказал бы хоть «баварский» ради поддержания имиджа, – кривится кшатрий и тоже встает. – Мельник, ты со мной?
– Я догоню…
* * *
– Ну, здравствуй, Элис! Ты все та же. Даже духи не сменила. Мускус…
– Здравствуй, полковник! А ты постарел.
– Давно не виделись, а?
– Год. А как будто вчера расстались. Я-то надеялась… – обрываю фразу на половине.
Мельник тоже молчит и лишь яростно размешивает ложечкой остывши й чай в стакане. «Абсурд, – думаю я. – Везде только абсурд и фальшь. И чай – не чай, а перетертая грибная труха, и размешивать в нем нечего…»
Полковник перехватывает мой взгляд. Видимо, он слишком красноречивый, потому что прославленный сталкер дергает уголком рта:
– Так и не попробовала? А напрасно. Листовой цейлонский. С рафинадом. Специально для тебя просил заварить. Это Юрка Семецкий сегодня утром принес. На нем потом почти двадцать ран насчитали. Говорят, последние метры до гермы на руках полз. А в шлюзе, когда его уже внутрь втащили, все пытался рюкзак снять. Шоколадка у него там была, для племяшки маленькой. Понимаешь, Алиска?! Шоколадка! – на моей памяти голос железного полковника впервые надтреснуто дребезжит. Это настолько шокирует, что я даже пропускаю мимо ушей обращение, за которое в другой раз вцепилась бы в глотку.
– Отзови людей, Мельник! – умоляюще шепчу я, накрыв его иссеченную шрамами лапищу обеими лад онями. – Хоть ты своих – отзови! Запрети им участвовать во всем этом!
– А как мы жить-то будем? – глухо спрашивает сталкер, отводя взгляд. – Год за годом крыс жрать? Освещать и отапливать метрополитен бочками с горящим тряпьем? Смотреть, как дети умирают без лекарств?! С мутантами камнями и палками воевать?
Я вскакиваю, с трудом подавив желание заехать ему по морде.
– Да не с мутантами вы воюете, а друг с другом! Что, скажешь, не в курсе, сколько обитателей метро эти два дня будут убиты на поверхности не мутантами, не радиацией, а такими же
Отворачиваюсь, изо всех сил пытаясь сдержать слезы.
– Ты права, конечно, Элис, – летит мне в спину. – Знаешь, хоть я и не мог до конца понять и просчитать твои действия, я всегда восхищалс я тобой. С того самого момента, как узнал. А они, – слово, выделенное интонацией, не оставляет сомнений в том, кого имеет в виду, – боятся того, что не понимают. И пытаются уничтожить. Просто так, на всякий случай. Вот и сегодня… Ты ведь сразу поняла, что вся эта комедия с «Глоком» была провокацией? Им нужен был лишь малейший повод, и тогда тебя уже ничего бы не спасло…
Мельник выдерживает паузу.
– Но даже ты, Элис, со всей твоей сверхъестественной проницательностью, не можешь знать всего наверняка, – продолжает полковник, так и не дождавшись моей реакции. – А вдруг это испытание всем нам? Вдруг только поэтому год за годом и наступают первые выходные сентября, чтобы одни кровью своей купили для других право на дальнейшее существование? Ведь не за шампанское и черную икру сейчас убивают и умирают на поверхности мои парни. Не за айфоны и губную помаду. А раз они поступают так, может, когда-нибудь и до других дойдет?
– А ты не думал, – делаю последнюю попытку я, – что будет, если однажды на поверхность поднимутся просто люди? Не сталкеры и кшатрии, не ганзейцы, фашисты, коммунисты, а жители Москвы? Может, тогда их… наш город сменит гнев на милость… и позволит нам вернуться?..
Я оборачиваюсь и с надеждой смотрю на Мельника. На этого немолодого, измученного мужчину, каждый день ведущего свой персональный бой со всем миром и поднимающего в безнадежную атаку других.
Он делает один-единственный широкий шаг и разом оказывается почти вплотную ко мне. Указательный палец правой руки с загрубевшей, шершавой подушечкой проводит вдоль моей метки под глазом, стирая прозрачную влагу.
– Уходи, Элис! – глухо произносит сталкер. – Не знаю, как ты это делаешь, не знаю, откуда ты приходишь и куда возвращаешься. Не знаю, и знать не хочу. Может, ты и впрямь живешь в Изумрудном городе, девочка Элли? В том самом прекрасном светлом месте, жители которого ни в чем не нуждаются, и легенды о котором уже двадцать лет не дают спокойно спать нам, жалким подземным крысам?
«Что тебе сказать, полковник? Даже если бы я могла. Поведать о дороге, вымощенной вовсе не желтым, а кроваво-красным кирпичом? Той, которая ведет в Горький город и не может привести домой? О бесплодных поисках мудрости, мужества, любви? О преданности врагов и предательстве друзей?»
Он все понимает правильно и протягивает мне руку. Как равному. Как боевому товарищу.
Краткое пожатие, и сталкер, круто развернувшись, идет к двери. На пороге он задерживается – на долю секунды, но этого хватает, чтобы разобрать едва слышный щелчок и рвануть из кармана проклятый подарок.