И чуден миг (Свежий ветер океана - 2)
Шрифт:
Не только воином и хранителем древних икон и рукописей, проводником письменности и культуры был Соловецкий монастырь. Он был и страшной тюрьмой, не уступавшей Петропавловской крепости и Шлиссельбургу. В сырых и холодных каменных мешках с единственным зарешеченным окошком содержались самые опасные для царя и духовенства узники.
По жестокости режима Соловки не имели себе равных. Тех, кто попадал сюда, можно было сразу вычеркивать из списков живых. Об узниках не знали родственники, никто не видел их слез, не слышал их стонов, жалоб, проклятий. Многих бросали в подвалы со скованными руками и ногами, с вырванными языком и ноздрями, иных еще приковывали цепью к стене. В тюрьме Соловков, кишащей крысами, мучились сотни людей. Они не видели солнца, теряли счет годам. Если арестанты других тюрем еще надеялись на прощение,
На главном дворе кремля у стены Петропавловского собора мы натолкнулись на могилу Петра Андреевича Толстого. Как попал сюда ближайший и деятельный сотрудник Петра I, сенатор и первый русский посол в Турции, президент Коммерц-коллегии и бессменный управляющий Тайной канцелярии, которая сама калечила людей и ссылала в те же Соловки, следователь по делу царевича Алексея, подписавший наследнику смертный приговор? Предчувствуя близкую кончину вдовы-императрицы Екатерины I, Толстой стал "вымышлять злые способы" лишить престола Петра Алексеевича, двенадцатилетнего сына царевича Алексея, и выбрать императора "по своей воле". Но всесильный Ментиков с князьями Долгорукими одержали верх в придворной сваре и посадили Петра II на престол. Толстой был лишен власти и богатств, сослан на Соловки. Здесь и пришла смерть.
Вскоре соловецкая тюрьма приняла и одного из противников Толстого - князя Василия Лукича Долгорукого. Всесильный временщик Бирон, фаворит Анны Иоанновны, сначала заточил его в Соловецкий монастырь, а потом для большего спокойствия решил казнить. Долгорукого вызвали в Новгород и там отсекли ему голову.
Здесь же, в Соловках, сидел последний кошевой Запорожской Сечи Петр Кальнишевский. Задумав навсегда покончить с запорожской вольницей, Екатерина II в 1775 году приказала уничтожить Сечь, а атамана по ложному доносу упрятала в Соловецкий монастырь. Шестнадцать лет провел кошевой в каменном мешке Белой ("Головленковой") башни, девять лет просидел в другой камере. Новый император Александр I даровал ему прощение. Кошевому исполнилось ровно сто десять лет. Он вышел на свободу совершенно слепым. Не надеясь больше увидеть родную Украину, Кальнишевский попросил оставить его в монастыре. Через два года он умер.
В "острожной" тюрьме позднее томились декабристы, для которых была даже написана специальная инструкция, составленная зловещим палачом декабристов комендантом Петропавловской крепости генералом Сукиным. Сидели здесь народовольцы и другие революционеры. Лишь в 1903 году, просуществовав три с половиной столетия, соловецкая монастырская тюрьма была ликвидирована...
...Мы вышли из подвалов на свежий воздух. Здесь, в этом соловецком слепке былого, мало что изменилось с тех пор, как по двору ходили люди в малиновых кафтанах стрельцов, коричневых монашеских сермягах, черных домотканых ризах. Та же мебель в кельях и залах, тот же двор и кусты под окнами... Дух прошлого продолжал жить в этих стенах. Меж громадных плит у главных монастырских строений пробивалась трава, цвел клевер. Из леса доносился крепкий смолистый запах. Спокойно, глубоко и ровно дышало море. В нишах соборов шумно возились дикие голуби.
Первого строителя Соловков звали Трифон. История не оставила ни его портрета, ни описания внешности. Но вот душу его мы, пожалуй, почувствовать смогли. Он творил в жестокое, темное время, но как он чувствовал природу лес, камни, цвет неба, шум моря!.. Трифон сказочно вписал свое буйное создание в дикий пейзаж Соловецких островов. Такое мог сделать только оптимист, который, несмотря ни на что, воспринимал жизнь как праздник.
Как во всяком талантливом человеке, в нем жила склонность к размаху. Он смело вытянул крепостные стены вдоль берега, а с двух сторон на суше сжал оборонительные сооружения до предела. Почему? Зачем? Сухопутный враг, считал Трифон, опаснее для защитников, чем морской. Поэтому он и поставил башни близко друг к другу, на расстоянии ружейного выстрела.
А еще, наверное, по-русски добр, душевно щедр был этот Трифон. Архитекторы средневековья
Последователи Трифона увенчивали гладкие плоскости церковных стен крутыми кровлями, килевидными кокошниками, что еще более подчеркивало устремленность сооружения ввысь, к небу.
...Уже вечерело, пора было устраивать ночлег. Мы пошли к пристани, где стоял наш "Бурелом". Молчаливый Мишаня еще раз оглянулся на Соловецкий кремль и вдруг проговорил:
– Здесь русский дух, здесь Русью пахнет...
На газовой плитке мы приготовили из суповых пакетиков еду, поужинали. В каюте было так же светло, как и днем. Мы занавесили иллюминаторы и легли спать, намереваясь пораньше встать и пойти в соловецкие леса пешком.
ЗЕРКАЛЬНЫЙ БЛЕСК ОЗЕР
Мрачная, пепельно-сизая берендеева чаща. Кинжальный свет солнца. Чернота теней. Густой мир красок, запахов, звуков окружал нас. Попискивали серые крошки-полевочки, им вторили синички, бойко верещали кедровки. Под ногами шуршали ящерицы. Высоко подбрасывая задние лапки, разбегались бурундуки. Каждый клочок пространства был заполнен жизнью. Неутомимо трудились муравьи, ползали какие-то совсем мелкие букашки и хлопотливо орудовали в прелой земле. Старые сосны с кряжистыми ветвями стояли в обнимку и прикрывали небо. Вершак-ветер трепал их макушки. Сосны досадливо шумели, поскрипывая закостенелыми суставами. Светленькие соседки-осины шикали на великанов, как будто успокаивали их. Только флегматичные ели безмолвствовали. Они росли в тени и не лезли вверх к свету и ветру. Ели были так густы, что походили на шалаши. Их семена уже созрели, но шишки не отваливались, как это бывает у сосны, а рассыпались, вытряхнув наземь смолистые семечки. Около пихты подрастал молодняк, будто нарочно посаженный в один ряд. Семена пихты развиваются не просто в земле, а на разлагающемся валежнике, когда-то упавшем и теперь сгнившем стволе. Вот и вытянулись молодые пихточки ровной линейкой. Умершее дерево дало им живительные соки.
Мы молча шли по тайге, очарованные ее великолепием. Ярко-оранжевая морошка горела в мягких, пушистых мхах. Маслянисто поблескивала черника величиной с сибирскую ранетку. Алели брусника и клюква. Тут же росли плотные, породистые грибы, не тронутые червоточиной. Все это можно брать без труда, как это делали раньше монахи, у которых ломились подвалы от разных варений, солений и маринадов.
К полудню мы наткнулись на речку. Ее пересекала дорога с каменным мостиком. Далеко на взгорке белела часовенка. Здесь поддувал ветер и не так сильно донимали комары. Сквозь густую поросль орешника проглядывало зеркальное озеро.
Речка, как и мост с дорогой, была сотворена человеческими руками. Раньше на Соловецких островах рек не было. Приспосабливая для жизни дикие земли, монахи прокладывали каналы, соединяя многочисленные озера в единую систему. Мы продирались сквозь настоящую тайгу, натыкались на речки, которые еле различались в чаще, и не верилось, что их когда-то прокладывали человеческие руки. Вряд ли древние строители знали, что своим трудом они начинали великий экологический эксперимент на Руси, создавая в озерах постоянный ток воды, предотвращая зарастание и заболачивание. Вода, перемещаясь из озера в озеро, попадала в конечный резервуар - знаменитое Святое озеро у стен монастыря, которое, по словам того же Досифея, "содержит воду отменно чистую, на вкус легкую и здоровую".
Энергию воды монахи использовали для работы мельницы, лесопилки, крупорушки, сукноваляльной машины и даже механизированной прачечной. Существовала и "судоходная" система каналов, которую строили "обетники", люди, которые давали обет проработать бесплатно на монастырь в течение какого-то времени. По этим каналам ходили груженые большие лодки. Они перевозили сено, лес, строительные материалы. А во время длинных соловецких зим по каналам проходил идеально ровный "зимник". Существовала даже "пароходная навигация": на лодье был установлен паровой двигатель с высокой трубой.