…и дольше жизни длится…
Шрифт:
Домишко Галины, бабы Гали – а именно так называли в Палермо всех женщин после тридцати: баба и имя; ничем не отличался от рядом стоящих.
Те же облупленные стены, сложенные из ракушняка, та же, крытая толем, часто протекающая в дожди, крыша, тот же покосившийся забор.
Разве что огородик был поухоженне, да у окна пытались выжить два куста сирени-дички.
Баба Галя схоронила мужа несколько лет тому.
«Слаб здоровьем» ей достался муженек. Окочурился после передоза,
Едва овдовев, Галина, автоматически, обрела статус «бабы». Да ей, двадцати семилетней женщине, в принципе, было все равно. Она ни на миг не пожалела о том, что родила в семнадцать от такого же, еще совсем молодого, юноши.
Молодость и нерастраченное здоровье обеспечили Лариске, дочери Галины, нормальное развитие, без патологий, с которыми так часто рождались дети поселка.
Но ничего другого жизнь в Палермо обеспечить Лариске не могла.
Баба Галя заметила, что ее дочь как-то подозрительно располнела, когда Лариска еще училась в девятом классе.
Лариса отмахивалась от расспросов матери, отшучивалась, отговаривалась тем, что много ест и растолстела. Но когда весной девушка поснимала зимние одёжки, Галина поняла, что тревожиться и всплескивать руками уже поздно.
Летом баба Галя стала бабушкой.
Лариса родила дочь. Дала девочке гордое имя Виктория. Объясняла матери, что Виктория – означает Победа.
– И кого ж ты «победила»? – с ехидцей в голосе спрашивала Галина:
– Кто хоть отец, знаешь?
– Не твоего ума дело! – Лариса обижено надула губы:
– Знаю, но никому не скажу!
Баба Галя забрала внучку и дочь из роддома.
Забрала и привезла в свой домишко.
Она вздыхала, глядя на внучку, словно видя заранее всю ее дальнейшую жизнь.
– Как же ты в школу теперь пойдешь? – обратилась к дочери: – Затюкают тебя там после такого, – Галина кивнула на колыбель, в которой спала Вика.
Лариса только пренебрежительно фыркнула в ответ:
– Кому нужна твоя школа? Хватит, научилась я уже.
– И что ты теперь делать собираешься? Ширку варить в доме я не позволю! Хахалей водить сюда ты тоже не будешь.
– Больно нужно мне наркомовское отребье! Я себе другой «бизнес» присмотрела.
– А могу ли я узнать какой, доченька?
– Нет, не можешь! Очухаюсь месяц-другой после родов и свалю из посёлка. В Центре квартиру сниму, там жить буду.
– А как же дочь? Вика как?
– А никак. Хочешь – воспитывай. Не хочешь – в детдом сдай. Денег буду вам давать, сколько смогу, а возиться с ней мне некогда. Да и особой охоты нет.
В сентябре Лариска уехала, оставив мать и Вику одних. Баба Галя сразу после рождения внучки объявила, что будет, как и все, брать на хранение мешки с маковой соломкой и коноплёй, но ни торговать, ни, тем боле, варить ширку, не станет. В доме маленький ребенок, не нужно
Стоявшие у руля доходного бизнеса, вздохнули, подсчитав убытки, но согласились.
У них тоже были матери и дети. Уважать детство и материнство нужно.
… правда, до поры до времени…
Глава вторая
С вершины Потёмкинской Лестницы открывается великолепный вид на морвокзал и акваторию порта.
Суда ненадолго задерживаются у причалов морвокзала, ну разве что круизные лайнеры постоят сутки-двое, в ожидании, пока прибудут новые пассажиры, уже готовые отправится в путешествие и взволнованные ожиданием новых впечатлений.
Для торгового флота предусмотрены причалы по обе стороны морвокзала. К ним и швартуются суда, пришедшие из рейсов. Это и есть Торговый Порт, сердце Города у Моря.
Нагруженный баулами с забугорным барахлом моряк, выйдя с территории порта, пройдя через портовые ворота, будучи еще раз осмотренным и ощупанным дюжими ВОХРовцами, окажется на Таможенной площади.
Несколько раз за время существования этой площади (а первое упоминание о ней было еще в 1817 году) её название менялось.
Была она и Карантинной, и Платоновской, и Портовой, и Приморской, и Деволановской.
В середине прошлого века, по «настойчивым просьбам трудящихся» была переименована в площадь Вакуленчука, которому, заодно, прям на площади, втиснули монумент, чтобы не забыл «настойчивый люд», а чего же он хотел, когда «настаивал».
Но для жителей Города площадь всегда была Таможенной.
Вверх от Таможенной, в самое сердце Города идет Польский спуск, менявший свое имя не реже самой площади, но таки оставшийся Польским.
Своё название улица получила потому, что в первой половине XIX века польские шляхтичи строили на ней хлебные амбары, в которых хранилось зерно для дальнейшей транспортировки в Средиземноморские страны. Рядом с амбарами поляки строили особняки.
Уже после революции и особняки, и амбары были переделаны-перепланированы под жилье для работников Порта, став, такими привычными для Города, коммунальными квартирами.
Всякий, кто мог или хотел, выискивал способ обеспечить своему жилищу, состоявшему из одной, реже двух, комнатёнок, отдельный вход.
В этом был смысл, и была необходимость.
Хотя, большинство жителей Польского спуска жило и богатело за счет порта, точнее – морячков, приходящих из рейса, держать свой гешефт вдали от посторонних глаз, было предпочтительно.
Пусть даже все про всех всё знают – но, свой вход как-то понадёжнее будет.
И вырубались окна, и вставлялись вместо них хлипкие двери, и сооружались шаткие лестницы, ведущие в комнаты второго этажа.
В одной из отгороженных квартирок второго этажа жила пани Зося.