И грех и смех (сборник)
Шрифт:
– Эй, кто там? – строгим голосом Месме заявила о себе.
Мази высунул голову из листвы и покраснел – Месме стояла в нескольких шагах от дерева в длинном обесцветившемся платье. Из-под зеленой косынки выбиваются черные завитки волос. Маленькое круглое лицо поднято к дереву. В серых глазах затаилась завистливая злость. Руки в боки. Она ждет ответа.
– А, это ты, Месме? – виновато отреагировал Мази, оценивая прозорливость жены, – Присоединяйся.
– Что ты предлагаешь? – она сделала шаг вперед.
– Если хочешь сена, перейди на ту сторону дороги и, когда я стащу тюк, немедленно хватай его и исчезай. Один тебе, один мне. Хорошо?
С минуту Месме застыла, обдумывая дельное предложение, потом согласилась.
Солнце
Грузовик приближался так быстро, неся за собой облако пыли, что Мази не на шутку забеспокоился. Он проявил изобретательность, несколько раз оттолкнувшись от ветки, – остался довольным, потому что ветка его хорошо держала. Он привстал, оставалось несколько метров до цели, через лобовое стекло машины он увидел загорелое и целеустремленное лицо Усейбега, лихача- водителя, который, может быть, заподозрил, что его обворовывают и решил проскочить через каменную глыбу. В следующую секунду машина оказалась под веткой, и Мази резким движением руки бросил зацепку на кузов. Но случилось невероятное: трезубец зацепился за трос, которым скреплялись борта машины. Сосредоточенный Мази в доли секунды уловил просчет, вспомнив про трос, и как в замедленном кадре с ужасом в глазах увидел, как трезубец с металлическим звуком входил в зацепление с тросом. В этот же момент взбудораженная соседка бросилась в клубящуюся за колесами машины пыль за тюком, который еще не упал.
Мази почувствовал разрывающую боль в пояснице и услышал треск ломающейся ветки, потом – свободное падение.
Месме, ничего не успев увидеть в облаке пыли, попала в адскую передрягу: ослепившая пыль, душераздирающий мужской крик, треск дерева и тупую боль в плече.
Когда водитель подбежал назад, остановив машину, он увидел трагическую картину. Мази, опутанный цепью, со стоном, валялся на земле. Месме, слегка угодившая под ветку, орала как резаная, так и не поняв, что могло случиться за доли секунды.
Мази пришел в себя на больничной кровати, когда человек в белом халате прикоснулся к его глазам.
– Надо же додуматься, – произнес доктор возмущенным голосом. – Самоубийца. – Сопровождавшие его лица смеялись.
– Доктор, вы ему сделали трепанацию черепа? – тихим голосом спросила Сельми. Она, не шевелясь, стояла у изголовья кровати, держа одну руку на хромированной стойке.
– Да, – выпалил доктор с возмущением. – Воображаемый сумасшедший ход событий расплывался и вращался перед его глазами.
– И что там было? – робко спросила жена.
Доктор, отворачиваясь от самоубийцы, с трудом справляясь со вспышкой возмущения, ответил:
– Мозг видел, а ума – нет.
Все засмеялись. У Мази на перевязанном лице половина губы сдвинулась в виноватой усмешке. Лицо бледное как мел. Голова в марлевой обертке. Кровь запеклась в уголках обесцветившихся губ. А что остается ему делать?
Когда все ушли, Сельми, пригнувшись к лицу мужа, прошептала о скрытно вынашиваемом убеждении, которое дошло до точки кипения:
– Говорила я тебе: лучше работать руками, чем твоей головой.
КОфе и тетя Мотя
Тетя Мотя – полная, невысокого роста, трудолюбивая женщина пожилого возраста с энергией молодой девушки изо дня в день начинала колдовать на своем кофейном аппарате примерно в 12 часов 15 минут. К этому времени в столовой, расположенной в полуподвальном помещении Даниловского корпуса университета, к буфету уже подходили первые, самые голодные посетители. Далее они проходили в зал, где можно было расслабиться вместе с кофе. Здесь за одним столом непринужденно могли сидеть преподаватели и студенты, среди которых буквально час назад бушевали нешуточные баталии по поводу «незачета» или «двойки» в зачетной книжке. За столом же никаких обид – полная демократия. Это была территория тети Моти. В каждом уголке кофейни был слышен
– Следующий! – произнесла она, продав очередную чашку кофе. Перед прилавком остановился высокий худой африканец, которого она видела в первый раз. Он пообедал и только что подошел к раздаточному столу, бросил копейку на монетницу и пальцами барабанил по прилавку в ожидании своей очереди. – Один… кофе… – громко и выразительно произнес студент. Тетя Мотя с уважением посмотрела на молодого человека.
– Молодец! Ты молодец! – громко похвалила она парня так, чтобы услышал весь зал. – Слышите, вы, советские? Даже этот иностранец знает, как правильно склонять слово «кофе». Оно мужского рода, и я не хочу, чтобы вы обижали это слово. Зал воспринял слова тети Моти с пониманием, некоторые преподаватели даже согласно покивали. «По сути, – подумал я, – это слово играет огромную роль в жизни этой женщины. Ведь она варила кофе в этом буфете еще задолго до того, как я поступил в университет. Именно поэтому для нее бережное отношение к этому слову так важно». Студент обрадовался и смутился, когда все обратили внимание на его особу. Когда первые впечатления от грамотности иностранного студента немного поутихли, тетя Мотя ласково спросила парня:
– Чего тебе еще, сынок?
После секундной заминки парень ответил:
– И… один… булка.
Мгновение спустя зал взорвался от хохота. На лице студента застыла растерянная улыбка. Он, с минуту назад испытавший чувство гордости, наверное, понял, что сказал что-то неправильное. Не в силах осознать, что же он сделал не так, молодой человек посмотрел на тетю Мотю, словно ища у нее ответ на свой немой вопрос. Тетя Мотя не растерялась и нашла, что сказать вконец растерянному студенту:
– Ничего, сынок. Булка тоже «моя», и она хоть раз должна почувствовать себя мужчиной.
Кто хочет всего, остается без ничего
Месей, четырех лет, вышел из дома и лениво, с прищуренными глазами посмотрел вокруг. Солнце ярко светило и слепило глаза. Затем он остановил свой взгляд на вершине горы, которая упиралась в небо. Его вечное притяжение и загадка, где заканчивался его мир. Месей для себя твердо решил, когда вырастет и перестанет бояться волков, обязательно взберется на эту вершину и ткнет пальцем в небо. Он не понимал, почему дед все время смеется, когда он начинает об этом говорить. «Ему просто некогда это обсуждать, – думал Месей, – он вечно чем-то занят – то заготовка дров на зиму, то сена, то поле, где он выращивает полбу».
Он хотел вырасти быстрее, и каждый день, подходя к полке, нависавшей над камином, на которой днем отдыхала керосиновая лампа, он вытягивал к ней подбородок, чтобы измерить, насколько он вырос. И каждый раз он с грустью замечал, что перестал расти. Он торопился, потому что не знал, что детство когда-то закончится.
У него была единственная игрушка – папина стеклянная изогнутая пепельница небесного цвета. В пасмурные дни он закрывался в комнате и, ползая на коленях, часами водил ее по кругу рамки теплого разноцветного шерстяного ковра.