И грянул град
Шрифт:
– - Да очень просто. Я, в отличие от твоего мужа, умею говорить с людьми. Порасспрашивала кое-кого, кто вас видел. Ну и нашла дорогу до вас.
Заря побледнела. Кто их выдал? Ведь дальше Рубежа они никого не встречали... Хотя... ведь могла же она увидеть тех, кто отправился за дровами? Но неужели профессиональные разведчики так себя выдали? Может, кто-то из них хотел от них избавиться таким образом?
Но спрашивать вслух всего этого Заря не стала. Раз рядом мать -- так нужно всё внимание, чтобы её не разозлить. И слушаться, слушаться, слушаться... пока она, наконец, не свалит.
Не то, что Уака была по природе какой-то особенно глупой или злой, но дочь и зять её откровенно раздражали, и причину этого раздражения она не вполне понимала сама. Ей казалось, что причина в поведении дочери и зятя, она тщетно упрекала их, требовала вести себя иначе, но всё было бесполезно, так как дело было совсем
Уака была всегда крайне недовольна своим мужем, но когда приходится выбирать из одного, то трудно ожидать удачного выбора. Как бы то ни было, Уака запланировала для своей дочери другое: как только та достигнет цветущей поры юности, та начинает вести бурную личную жизнь, в которую посвящает свою мать и советуется по поводу каждого мало-мальски значимого события, набирается опыта и отхватывает самого лучшего мужа. Однако Заря фактически обломала этот блестящий план. Во-первых, ещё совсем юной, не вполне "дозревшей" девушкой она заявила, что выходит замуж за соседского юношу Уайна, который по меркам Уаки "лучшим мужем" считаться никак не мог, пусть и был красивым, талантливым и с твёрдыми моральными устоями. Дело было даже не в том, что он был слишком юн, а после провала экзаменов должен был на пять лет уйти армию -- Уаке не хотелось в принципе, чтобы дочь выходила замуж за первого, кого полюбит. Ведь таким образом дочь лишала её интересных переживаний и возможности сравнивать разных женихов. А уж решение дочери ждать жениха из армии все те годы, когда можно было бы присматриваться к разным претендентам... Словом, когда пришло известие о смерти Уайна, то мать Зари вздохнула с облегчением, уверенная, что теперь можно вернуться к первоначальному плану, и не пожелала обращать внимание на такую мелочь, как чувства девушки, желавшей по-человечески оплакать свою любовь. Уака не знала, что Заря обещала в любом случае ждать пять лет, а если бы знала, это бы ничего не поменяло: свои планы Уака не любила даже временно откладывать на небольшой срок.
Потом была оспа, изуродовавшая девушку до того, что даже Уака поняла -- план под названием "Конкурс женихов для дочери" уже неосуществим. Ну ладно, пусть тогда дочь будет Девой Солнца, тем более и сама туда тянется... Но тут дочь самым глупейшим образом потеряла книгу, была изгнана из обители, да ещё и не пожелала возвращаться к матери, а зачем-то умотала в Тумбес. Уака планировала заехать туда разбираться с дочерью, однако всё как-то не получалось выбить себе поездку (на самом деле, мешали люди Инти), а через год с небольшим Заря сама вернулась оттуда под руку с воскресшим Уайном и огромным животом. От таких зигзагов у Уаки и вовсе голова пошла кругом. И раздражали именно резкие повороты в судьбе дочери. Хотя с чисто прагматической точки зрения даже Уака не могла не признать, что дела обернулись не так уж плохо: на безнадёжную дочь отыскался хоть такой жених -- больной, не сделавший карьеры, лучшие годы проведший в рабстве и вообще во всех отношениях "бросовый". Такого отношения Уака к зятю поначалу и не скрывала, потом же, когда он оправился от кашля и стал работать и учиться, оценку его можно было бы и изменить, но, вопреки желанию тёщи, он не забыл, как на него смотрели раньше. Он уже не мог уважать её.
Разумеется, Уака не удержалась от язвительной тирады (впрочем, зачем бы ей удерживаться, если она считала такого рода тирады полезными для тех, к кому они обращены?):
– - Думали от меня спрятаться, да? А вот и не получилось? Это всё фокусы твоего муженька, очень в его духе -- взять, потихоньку собрать вещи и уехать. А я потом ищи вас! Это он хочет мне видеться с внуками помешать.
Заря лишь пожала плечами: если её матери не нравились какие-то действия дочери или зятя, то бесполезно объяснять, что они действовали в первую очередь исходя из своих соображений, а не с целью ей насолить. Уака продолжила:
– - Я вообще не понимаю, что у этого человека в голове. Хочу знать, что у него там творится, и не могу узнать! Меня это напрягает. Этот человек не доведёт тебя до добра!
В этот момент в хижину заглянула Пчёлка и неуверенно посмотрела на бабушку. Та всплеснула руками:
– - Так, а почему у тебя ребёнок здесь в сандалиях бегает? На такой высоте! Здесь же холод от камней идёт! Надень на неё сапожки немедленно. С тёплыми носками! На босу ногу ходить тут Уайн придумал? Да он просто изверг и тиран! Где Пчёлкины сапожки?! Носков нет? Ну, я так и знала, что ты их забудешь. Я сама думала взять,
На самом деле Заря нарочно не стала доставать носки. Раз уж от переодевания Пчёлки в сапожки не отвертеться, иначе разбушевавшаяся маманя не успокоится, то без носков вполне можно обойтись -- зачем же ребёнка мучить, пока ведь ещё тепло.
Когда Заря вышла из хижины, бывшая невольной свидетельницей этой сцены Морская Волна шепнула ей:
– - Не понимаю, как твоя мать так может при чужих людях. У меня отец тоже порой скандалы закатывал, но старался, чтобы без посторонних...
– - Значит, она так уверена в своей правоте, что присутствие чужих её не смущает. Уверена, что её поведение должны одобрять.
Заря села чистить картошку, чтобы сделать пюре Томасику. Заметив это, её мать тут же закричала:
– - Ты какую картошку чистишь? Зелёную? Так она на пюре не годится, её только жарить хорошо. Идиот твой муж, что нормальной картошки не взял, я ему сколько раз говорила, чтобы брал не зелёную, а фиолетовую! Но ему лишь бы жарить себе, а о детях своих он не думает. Хорошо я фиолетовой картошки принесла, вот держи, чисти!
Заря только пожала плечами. Из зелёной картошки тоже можно сварить пюре, особенно если другой нет, никто не помрёт, но Уаке этого не объяснишь. После этого ещё полдня Заре пришлось выслушивать всё то, что мать о ней думает и считает позарез необходимым сообщить. Сообщаемое в общих чертах не менялось годами, но, тем не менее, Уака каждый раз повторяла это с таким видом, будто сообщает что-то свежее и важное. Поскольку совместить такой сеанс разоблачений с полезными делами по хозяйству было невозможно -- Заря не могла просто пропускать всё мимо ушей, Уака требовала реакций "к месту": то Заре попадало и за лень. Словом, когда Уака, наконец, убралась, Заря уже была в полном изнеможении и телесно, и душевно.
Морская Волна взяла Зарю за руку и сказала:
– - Я понимаю, как тебе плохо от всего этого. Я порой вспоминаю своего отца, мне удалось в конце концов простить его, но порой я думаю, что это только потому, что он умер, да ещё и не своей смертью. Живого было бы простить на порядок труднее, даже зная, что это в некотором роде болезнь.
– - Болезнь?
– - Ну, точнее, что-то вроде врождённого уродства. Слишком сильное внимание к мелочам и в силу этого трудность в выделении главного. У него это было всегда, даже в молодости, хотя старость это обостряла, -- вздохнув, Морская Волна продолжила.
– - Моей матери было очень тяжело с ним. Он мог устроить ей скандал из-за любого пятна на скатерти. В юности мне казалось естественной его строгая требовательность, ведь я же не знала другой жизни, но я всё равно не понимала, почему отец так суров к матери, которая и без того старается изо всех сил, чтобы пятен не было. Так какой смысл на неё ругаться, если их от этого ещё меньше не станет? А иногда возникало нехорошее подозрение, что испорченные скатерти или случайно разбитые чашки моему отцу дороже, чем мы, его родные... Потом после моего замужества мне моя мать объяснила, что дело вовсе не в скупости, а просто моему отцу становилось почти физически плохо при виде пятен, разбитой посуды и прочего "непорядка". И кричал он, и скандалил во многом потому, что ему самому было плохо, а когда человеку так плохо, он не очень думает о других. Та боль забылась, но зато я выучила, что кормить малышей при нём нельзя, потому что они не могут есть аккуратно, а у него даже крошка в уголке губ могла вызвать отвращение. Что уж говорить о том роковом дне, когда он узнал, что я обесчещена. Если ему самому было так плохо от этого, что куда уж ему было жалеть меня и тем более думать о том, как мне больно от того что он творит. Он ничего не понимал, действовал как сумасшедший... Потом, конечно, когда я стала женой Инти, а о моём позоре даже в Тумбесе не особенно вспоминали, он смирился. К тому же он был рад, что я родила мальчиков-внуков.
Морская Волна ещё раз вздохнула:
– - А может, дело в том, что ему время от времени надо было на кого-то накричать. Инти вот мне потом объяснил, почему он такой в семье добрый и ни на кого не раздражается почти никогда. Ведь работа у него даже более нервная, чем у моего отца. А потом он открыл мне секрет, который узнал от одного старого моряка. Оказывается, как нашему телу нужны пища, сон и очищение, так нашей душе тоже временами требуется излить на кого-то гнев. С древности известно, что люди, отправлявшиеся небольшой группой куда-нибудь далеко, например, в горы или в пустыню, даже будучи близкими друзьями, порой нередко ссорились и дрались, а в особо тяжёлых случаях дело доходило до убийств. Так вот, секрет в том, что у них часто не было возможности сорваться на кого-нибудь постороннего. Тогда стали применять один совет: если в какой-то момент злость и раздражение переполняют, лучше всего взять и разбить что-нибудь малоценное. Тогда злость пройдёт и отпустит. Инти, правда, предпочитал тир, стрелял по мишеням и воображал, что во врагов палит. Заодно и тренировался.