… и компания
Шрифт:
С того самого часа в ней кипел гнев амазонки, обманом выведенной из боя. И, измеряя глубину невозвратимого, она содрогалась от отчаяния.
И все же Гете в этот вечер даровал одной душе покой. Элен взяла себя в руки и перестала сомневаться.
«Если я его люблю – что ему до того? Раз он хочет счастья, не требующего ни выбора, ни разлуки с семьей, так ли уж я уверена в ценности моего дара, чтобы навязать ему этот дар? Разве недостаточно мне сознания, что я могу это сделать? Пусть решает судьба, пусть гибнет то, что неспособно жить. Я живу, и я не борюсь более. Пусть он будет со
Комната мадемуазель Лепленье была белая, продолговатая, полупустая – келья монахини или полководца. Она пожелала отцу спокойной ночи и, запершись у себя, занялась, как сообщила в письме к своей дорогой Ренэ, выщипыванием перьев у «Бескрылой победы», – «на всякий случай, если они вдруг вздумают вновь отрасти».
XVIII
«А ведь они действительно неплохие люди», – думал Жозеф в купе поезда, уносившего его на следующий день из Парижа в Вандевр. Штерны и впрямь были сама любезность. Вспомнив, как мило пришепетывала Элиза, Жозеф расхохотался, но не зло. Он подумал даже, что толстушка-то ведь перестала жеманиться.
– Ну что, пойдем нынче в Пасс-Лурден? – спросил в следующее воскресенье Жозеф племянника, спустившись в столовую, чисто выбритый, благоухающий душистым мылом, разрумянившийся от холодной воды. Жюстен при свете лампы учил уроки. Еще не рассвело.
Сара налила кофе с молоком в огромные фаянсовые чашки с голубыми цветочками. Жозеф съел по меньшей мере половину кугеля, пару яиц, большой кусок холодного мяса с корнишонами.
– А почему бы тебе не пойти с ними? – заискивающе обратилась Сара к Гийому. Решено было прихватить с собой и Лору. Полоска зари прочертила на востоке сверкающую гладь холодного ночного неба.
Когда они дошли до Пасс-Лурдена, Гийом вытаращил от изумления глаза.
– Правда, очаровательный уголок?
– Н-да… Но нам-то он к чему?
Жозеф снисходительно усмехнулся:
– Чтобы здесь жить!
Гийом нахмурился и энергически прикусил кончик уса.
– Не понимаю… Как так «жить»? И ничего не делать?
– Нет, делать то, что необходимо.
Но в представлении Гийома «необходимое» тесно смыкалось с «возможным».
– Послушай, да уж не думаешь ли ты…
– Как сказать… А почему бы и нет?…
– Но фабрика, Жозеф, наши долги…
– Ну, это само собой разумеется… Кто же говорит о том, чтобы бросать фабрику? Конечно, долги надо выплатить. А что касается остального…
– Чего «остального»? Что ты называешь «остальным»? Послушай, Жозеф, я не понимаю твоих теперешних мыслей. Все это вздор. Неужели ты серьезно думаешь поселиться здесь? Но на какие средства? Ты будешь жить один? Нет? Так с кем же?
Вопрос был поставлен уж слишком в лоб. Жозеф растерялся. Он считал это дело решенным. Правда, все оставалось скорее в области чувств, чем фактов. С другой стороны, Гийом никогда еще не требовал от брата столь прямого объяснения, если не считать, понятно, вопросов, касающихся очесов и пряжи. Очевидно, его направляла чья-то рука. Жозеф
– Иди побегай с Жюстеном, – обратился отец к Лоре.
– Нет, пусть остается. Кажется, все уже переговорено. Впрочем, ты теперь сам видел. Можно вернуться в Вандевр по этой дорожке.
– А мы не зайдем к господину Лепленье? – спросила Лора.
Жозеф сделал вид, что не слышит, и ускорил шаги.
Тем временем Сара получила от Минны письмо. Она его никому не показала, но завела за завтраком дипломатический разговор. Ипполит, сама Сара и Гермина не скупились на похвалы по адресу Штернов. Об утренней прогулке не было сказано ни слова. Но после завтрака Сара имела долгий разговор со старшим сыном.
Случается, что предвзятость приписывает самые безобидные поступки дурным намерениям. Так случилось и с визитом, который мадемуазель Лепленье нанесла Зимлерам в это же воскресенье. Казалось бы, чего проще: хозяйка Планти отдает долг вежливости дамам с бульвара Гран-Серф, любезно посетившим ее неделю тому назад. Элен подвезла господина Лепленье до Коммерческого клуба, а оттуда отправилась к Зимлерам в сопровождении Илэра.
Не следует думать, однако, что все это было так уж просто. Дернув звонок, Элен почувствовала, как забилось ее сердце. И в гостиной она появилась без кровинки в лице, так что Гермина в испуге вскочила со стула, а Жозеф побагровел.
Сара, за которой сбегала внучка, властным жестом дала понять Гийому, что их беседа закончена, и спустилась вниз. Гермина, уже давно посвященная во все тревоги свекрови, смотрела на Элен, как смотрят на голову Горгоны. Жозеф, которого в равной мере терзала упорная немота невестки и бледность молчавшей Элен, призывал на помощь все силы ада.
Даже появление Сары – величественной, как королева, принимающая дочь вождя туземного племени, – явилось облегчением. Запас самых добрых намерений, которым вооружилась Элен, все же не совсем охлаждал ее опасную воинственность, а врожденная ничтожность Гермины могла довести до истерики даже ангела.
Элен почти сразу стало ясно, с кем и как ей придется вести бой. По голосу ее можно было понять, что она колебалась – меньше секунды – между нападением и готовностью снести все. Однако Сара широко воспользовалась этим.
Надо признаться, она горячо взялась за дело: быстро обнаружила незащищенные позиции врага и стремительно открыла огонь. В ход было пущено все, что может оскорбить – холодность, и презрение, и подозрительность, – при этом хозяйка дома сумела воздержаться от запрещенных приличиями приемов, чего не могла не оценить Элен.
А главное – дамы Зимлер находились на своей территории. Женщины этого круга храбры только среди знакомых стен, среди привычных вещей. Вне этой обстановки они теряются.
Не удивляйтесь, что Сара при всей своей настороженности не поняла и не оценила по заслугам неразмышляющего чувства, которое привело сюда эту девушку. Нельзя требовать от людей, чтобы они давали то, чего дать не могут. Если двадцать веков гаремного затворничества закалили женщину в беспощадной борьбе за целость клана – то зато они лишили ее чувства справедливости.