И лад, и дали
Шрифт:
Иногда люди попадали в наш дом самым невероятным образом. К примеру, однажды к нам неожиданно пришел музыкант Анатолий Полетаев — руководитель оркестра «Баян», заслуженный артист РСФСР. Он услышал в Москве об отце от Кобзева, после чего решил лично познакомиться с тамбовским художником и поэтом, побывав в нашем городе на гастролях.
Как-то раз Милосердов в разговоре сказал, между прочим, что Семен Кирсанов сочинил стихотворение «Лесной перевертень» в форме палиндрома, строки которого одинаково читаются слева направо и справа налево: «Это невероятно трудно. Так некогда писал и Велимир Хлебников». Отец очень заинтересовался палиндромом и уже на следующий день представил на суд своих друзей придуманные им обратимые строки: «Кумир беда — дебри мук», «Весна — реверанс Ев» и некоторые другие. Вскоре от сочинения отдельных строк Николай Иванович перешел к написанию стихов, а немного позднее — к поэмам. Они всегда вызывали высокую оценку гостей нашего дома — поэтов.
Особый восторг палиндромы вызывали у Двинянинова. Он поддерживал и поощрял своим неподдельным интересом творчество отца. Если по какой-то причине ему долго не удавалось видеться с папой, он обязательно звонил по телефону и спрашивал, не написаны ли новые стихи. «Я, — говорил Двинянинов, — хочу прочистить свои мозги вашими палиндромами». Его фраза «палиндром — космодром поэзии» скоро стала крылатой.
Двинянинов писал:
Король и гений палиндромаНе только есмь палиндромист:Он в Эльдорадо [11] или дома,То пейзажист, то портретист!Он, мусагет, кистей оратор,Мир поразит еще не раз,И Полигимния с ЭратоС него не сводят глаз.Отец в свою очередь написал стихотворение-тавтограмму, в котором запечатлел выразительный образ Двинянинова:
Двинянинов — дока. Не Драйзер,Не Данте дремучих дриад,Девиц деликатных не дразнит,И в дебрях дельцов —11
Здесь имеется в виду остров Эльдорадо на реке Цне, протекающей близ Тамбова.
Однако не все приветствовали и одобряли палиндромы отца. Так, например, однажды Николай Иванович был в гостях у своих знакомых, где собрались любители и знатоки поэзии. Он, как всегда, по просьбе публики прочитал свои новые стихи, и тогда почти все присутствующие сказали: «Не понятно». Одна дама спросила: «Что значит слово «буревая» и как понять фразу: «И март улетел утрами»?» И только один человек по имени Владимир Иванович заступился за палиндром, сказав: «Это поэзия XXI века».
Как-то раз отец выступил на литературном вечере. Его проводили до дома, и зашли к нам ребята-студенты, человек пять. Сначала я принял их за энтузиастов-палиндромистов, но потом оказалось, что они были противниками такой поэзии. «Николай Иванович, — недоумевали они, — вы хороший, интересный человек, но зачем вы пишете такие непонятные стихи, какие-то палиндромы?» Немного послушав их беседу, я предложил студентам сыграть партию в шахматы, двоих обыграл, и они ушли. В связи с этим вспоминается и другой характерный случай. Так, к нам однажды пришел некий артист из Тамбовского драматического театра. В тот вечер отец читал собравшимся друзьям свои палиндромы, которые гостю поначалу очень понравились. Никифоров, решив удивить артиста, сказал ему, что стихи обратимые, на что тот вдруг заявил: «Тогда это не стихи, а ерунда!»
К одной из самодеятельных рукописных книг со стихами отца (1966–1967), периодически издаваемых в нашем доме, предисловие написал Николай Глазков. В нем он выразил свое отношение к палиндрому в целом и к творчеству папы в частности:
«Перевертень, палиндром, палиндромон… Каждая строка стиха читается как слева направо, так и справа налево. Чтобы создать палиндром, или перевертень, надо обладать незаурядной стихотворной техникой и редким трудолюбием. Это может подтвердить любой поэт.
А зачем это нужно? Такой вопрос неслучаен. Он закономерен. В самом деле, зачем тратить поэту массу времени и труда ради словесной эквилибристики?
Представьте себе, что вы находитесь в цирке. Жонглер бросает в воздух шесть или семь шаров и ловит их. Вы восхищены его мастерством. Сами вы не сумеете жонглировать и двумя шарами <…>.
В средневековой литературе бытовала легенда о жонглере Богородицы.
Ученые монахи наизусть читали молитвы, а жонглер перед иконой Богородицы демонстрировал свое умение. Монахи были возмущены таким святотатством. Они решили выгнать жонглера из своего монастыря, но Богородица сошла с небес и заступилась за своего жонглера <…>. Так неужели мы, люди XX века, современники лазеров и кибернетических машин, окажемся нетерпимее средневековых монахов? <…> А если это не только жонглерство? Тогда тем более мы должны признать право поэта на виртуозность.
Тамбовский поэт Николай Иванович Ладыгин взялся за трудный жанр. Не всякому поэту перевертни под силу. Николай Иванович проявил себя как штангист Поэзии <…>. «А зачем это нужно?» — спросят меня. И я отвечу вопросом на вопрос: «А почему это не нужно?»
<…> «Не общее выражение лица» его музы — достоинство поэта, отнюдь не недостаток. И издание самобытных поэм Ладыгина можно только приветствовать».
В 1970 году вышла первая журнальная публикация стихов отца с предисловием Игоря Кобзева в «Русской речи» (№ 4). О палиндомах Ладыгина узнала вся страна. Между тем отец продолжал с увлечением заниматься живописью. Он принимал участие в городских, областных и всесоюзных художественных выставках. В нашей семье сохранилось очень много выставочных каталогов, изданных в Тамбове и Москве. В них упоминается фамилия отца и названия его работ.
Николай Иванович очень любил жанр пейзажа и посвящал работе на пленэре много времени и сил. В теплое время года он каждый день выезжал на моторной лодке на реку Цна, чтобы писать этюды. Образцом для него были живописные работы русского художника-пейзажиста Ивана Шишкина, которого он в юности часто копировал. На протяжении всей своей жизни отец не переставал восхищаться мастерством великого русского живописца.
В 1970-е годы папа начал писать миниатюрные пейзажи и отдельные портреты на овальных березовых срезах. Ему никогда не было свойственно чувство накопительства своих работ, а поэтому он щедро дарил их людям — близким друзьям и хорошим знакомым. Помню, как в 1971 году в городском парке культуры и отдыха успешно прошла выставка миниатюрных пейзажей отца. Ее посетители приняли участие в беспроигрышной лотерее, раскупив входные билеты. Все вырученные средства были переданы Николаем Ивановичем в Фонд мира — в поддержку борющегося за свою независимость Вьетнама.
Помимо пейзажей, папа писал портреты родственников, друзей и просто знакомых, а также собственные автопортреты. Накануне тридцатилетия начала Великой Отечественной войны (1971) он написал 18 портретов Героев Советского Союза, проживавших в то время в Тамбове, — Н. И. Афанасьева, Д. Н. Кратова, С. А. Неменко, В. И. Щелкунова и других. Они были показаны на выставке в лектории парка культуры и отдыха, а затем переданы в дар городу. [12]
В нашем семейном архиве хранится книга отзывов, в которой собрано много хороших слов в адрес папы и его творчества. Так, например, московский профессор В. Таболин писал, что ему «выпало счастье познакомиться не только с портретами, которые выполнил Николай Иванович, но и заглянуть в его творческую лабораторию и увидеть талант этого скромного русского человека». Добрые отзывы о выставке оставили тамбовские художники: «Огромную, нужную работу проделал художник Николай Иванович Ладыгин. Мы считаем, что портретная галерея Героев Советского Союза заслуживает искреннего одобрения, должна стать достоянием города и сохранена для будущих поколений» (Е. Соловьев).
Через три года после тамбовской выставки портреты героев Отечественной войны экспонировались в Москве, а папа был удостоен почетного диплома и значка участника Всесоюзной выставки самодеятельных художников.
В 1960 — 1970-х годах отец часто ездил в Москву, встречался с поэтами и писателями. Моя сестра Татьяна Николаевна вспоминает об одной из таких поездок: «В шестидесятые годы, в период «хрущевской оттепели», когда в Москве открывались молодежные кафе, поэты собирались у памятника Маяковскому, повсюду проходили недели поэзии. Однажды папа, будучи в Москве, зашел в молодежное кафе, кажется, на улице Горького. Это было одно из первых молодежных кафе. Там собиралась молодежь: читала стихи и пела песни, выступая с маленькой эстрады. Когда папа зашел туда пообедать, все с удивлением разглядывали его. Его внешность обращала на себя внимание: большая борода, стройная фигура, интеллигентные манеры. Он сел за столик, за которым уже сидела молодая пара. Сразу же завязался разговор. Говорили о вере в Бога. Папа, по-видимому, излагал мысли, которые потом легли в основу поэмы «Любовь и Божество». Через несколько минут все посетители кафе окружили их столик. Сыпались вопросы, возражения. Разразился целый диспут. Кто-то спросил: «Не служитель ли вы культа?» Папа закончил обед и сказал, что для того, чтобы ответить на все вопросы, требуется много времени, а ему уже пора идти. Его собеседница по столику оказалась жительницей Еревана, соседкой художника Сарьяна. Она дала папе свой адрес и пригласила в гости».
В одну из своих последних поездок в Москву, в 1974 году, отец был в гостях у Егора Исаева, который подарил ему свою книгу «Суд памяти» с автографом: «Николаю Ивановичу Ладыгину — Человеку, с которым просто по душе, а по делу сложно. Как тут быть? Пусть Бог рассудит. С уважением искренне Ваш Егор Исаев. 26/IV-74». Через год отца не стало, а немного позднее, 1 января 1979 года, в газете «Комсомольская правда» вышла статья А. Левиной «А роза упала на лапу Азора» о папиных стихах. После этого мы, его дети, живущие в Тамбове, решили организовать творческий вечер поэта Ладыгина. Нас поддержали близкие друзья отца — Двинянинов и Милосердов. Во время подготовки к вечеру возникла проблема: кто сможет хорошо и профессионально прочесть палиндромические стихи? Мы пригласили из Москвы артиста Вячеслава Кузнецова, который любезно откликнулся на нашу просьбу.
Вечер поэзии Николая Ивановича Ладыгина состоялся в 1980 году в Доме творчества имени Луначарского при Тамбовском драматическом театре. На стенах зала были развешаны живописные этюды Николая Ивановича, фотографии поэтической жизни Тамбова 1970-х годов. В адрес отца было сказано много хороших и добрых слов. Выступали Борис Двинянинов, Семен Милосердов, московская поэтесса Нина Эскович, врач Владимир Дронов, художник Евгений Соловьев и многие другие. Вячеслав Кузнецов блестяще декламировал стихи Ладыгина. Был показан любительский фильм про Николая Ивановича, звучала запись его голоса.
В то время мы познакомились с молодым тамбовским филологом Сергеем Бирюковым, который, вдохновившись творчеством отца, написал ряд статей и опубликовал их в альманахе «Поэзия» (1987, № 48) и журналах «Волга» (1988, № 7), «В мире книг» (1988, № 4), «Слово» (1998, № 3). К великому сожалению, отец не прочел этих публикаций. Вместо него мы, его дети, хотим выразить искреннюю благодарность Сергею Бирюкову, который вывел палиндромы Ладыгина в большую печать. Если бы не он, то лежали бы стихи отца в тумбочке и неизвестно, были бы они когда-нибудь опубликованы.
Бирюков написал предисловие и подготовил сборник стихов нашего отца под названием «И жар и миражи», который был подписан к печати в издательстве «Современник». Однако пока шла подготовка к публикации, издательство закрылось. В стране началась так называемая «перестройка», и широкая издательская деятельность прекращалась. Но Бирюков от своей идеи выпустить книгу стихов Ладыгина не отступил и вместе с Г. Юсуповым обратился к мэру Тамбова В. Ковалю, рассказав об уникальности рукописи. Коваль по-человечески и финансово поддержал издание, сказав: «Я Ладыгина знал». Оказалось, что он был воспитанником детского дома в Вельможке, попав в него после отъезда нашей семьи в Тамбов. От старших детей, воспитателей и местных жителей он слышал рассказы о человеческих качествах Николая Ивановича, а также о его творчестве.
Таким образом, благодаря поддержке В. Коваля в 1993 году появилась на свет первая в России книга палиндромических стихов «Золото лоз». Вскоре она получила положительный отзыв в среде российских литературных критиков. Так, например, в журнале «Новое литературное обозрение» (1994, № 7) была опубликована рецензия В. Кулакова.
Постепенно палиндромические стихи стали завоевывать сердца читателей, и в 2000 году в Москве вышла знаменательная книга «Антология русского палиндрома». В ней представлено около 180
12
Сейчас портреты хранятся в музее Тамбовского высшего военного инженерно-авиационного училища связи.
Путеводитель по Ладыгину
Часть I
При обращении к стихам Н. И. Ладыгина надо учитывать, что он был не только поэтом, но и самобытным художником. Близкое к живописному спокойное созерцание мы находим и в стихах Ладыгина. Но тут вмешивается палиндром. Воспринятый Ладыгиным поначалу как прием, он под его пером обрастает художественной плотью. Через палиндром Ладыгин практически вышел к свободному стиху, хотя жестокость ограничений тут была буквально удвоенной. Речь идет не о верлибре, а о том, что можно назвать «русским свободным стихом», в котором не возбраняется ни рифма, ни возникающий время от времени метр. Именно такой стих характерен, например, для В. Хлебникова.
Палиндромическая строка первого раздела не только зримо передает гармонию природы, но и акцентирует какие-то кульминационные точки жизни природы. Первое же и одно из самых сильных у Ладыгина стихотворений «Осенний сон» начинается сразу с кульминации:
Не сова ли била в осеньЛапой? И опалЛист от силЕе?Это неожиданное: «Не сова ли била в осень / Лапой?» — заставляет вздрогнуть и остановиться. Образ совы — образ мудрости — его неожиданность и неслучайность подкрепляются строкой: «Лист от сил». Посмотрим на всю первую строфу и увидим, как падает, воронкой закручивается лист в последней строке-слове: «Ее».
Вторая строфа дана как бы одним мазком, в котором четко прорисован лишь «колер елок». А свет идет откуда-то сверху, из-за ветвей. «Золотисто, вот, сито лоз». И, наконец, в третьей строфе, после взрыва алого (калина!), все медленно гаснет и погружается в сон. Соотношение графики, цвета и света находится в таком гармоническом единстве, что пейзажи художника-поэта кажутся подготовительными этюдами к этой работе.
В стихотворении «Поле» с первой же строки возникает ощущение почти музыкально переданного древнего обряда жатвы. И не только потому, что тут появляется древнегреческая Геба — богиня юности, дочь Зевса и Геры (посылающей урожай). Это явление само по себе достаточно символично и не может быть расценено как случайное слово, подошедшее для создания строки. Замечательно то, что все тут реально, и в то же время чуть-чуть странно, как бы в дымке рисуется эта пастораль.
Странность не исчезнет, не рассеется, даже если вы заглянете в четвертый том Даля и прочтете, что «шурга» — это «летний столбовой вихрь», он знаком каждому сельскому жителю, только всюду по-разному называется. Не случайно залетел сюда и Див. Он из «Слова о полку Игореве…». Вероятно, нуждается в объяснении фразы «у ракиты быт и карусель», но для тех, кто уже не помнит, что когда-то весь полевой быт мог крутиться возле какой-нибудь ракиты на опушке леса.
Третья строфа притягивала меня всегда своей тайной. Воля как опыт! Кажется, мы сейчас спохватились и пошли по следу воли и опыта. Ладыгин размышлял об этом еще в 70-х годах, он-то волю и опыт хорошо помнил.
Из просторов «Поля» легко перейдем в семантически ясный цикл из четырех стихотворений, где даны четкие графические картины времен года. И оттуда — прямо на Север. Стихотворение «На Севере» с секретом. В нем описывается природа в единении с человеком. Несколько тяжеловатая инверсия в первой строке требует небольшой расшифровки: сила романа вовсе не в морали. А слово «роман» можно понимать в двух значениях, хотите, как любовный роман, хотите, как литературное произведение. Первое все-таки предпочтительнее. Речь идет о единстве и естественности всего природного. Как открыта, хочется сказать, «палиндромична» эта дева, отождествляющая себя с лугом, месяцем, семенем, способная дать жизнь будущим душам. Спокойное равновесие человека и природы, где продолжение рода столь же естественно, как свет солнца или звезд.
Николай Иванович часто обращался в стихах о природе к одним и тем же мотивам, но решал их по-разному. У него есть несколько стихотворений «весенних», «зимних», «осенних». В стихотворении «Весеннее» запечатлено переходное, колеблющееся время года. Время превращений, странных видений: «Солнечен лось, Как Леший шел…». Эта тема превращений продолжается и в стихотворении «В мае», где живет, движется «толпяся, плоть», где «Вырос… Как / Колесо, лопух…».
Поэт легко поддается этому веселому бурленью и счастливому лепету природы и вместе с дедом из стихотворения «У реки» поет «о лесе весело», воспевает в стихотворении «Лань», «Рода задор». Розами у него расцветает зима («Начало зимы»). И на этом фоне особенно уродливо выглядят порубщики бора, ворующие в «резерв». Истина сказалась обратимой строкой: «В омуте нет умов». Поэтому бор превращается в гроб.
Сатира и юмор в этих стихах переплетаются с пафосом человека, умеющего видеть, как март «улетает утрами», хотя еще недавно «Реомюр гудел» (то есть прибор для измерения температуры, названный так по имени изобретателя Р. Реомюра), слышащего, как необыкновенно звучит областное слово «мятель» («Конец зимы»), умеющего созерцать, ощущающего природу внутри себя.
Логично, на мой взгляд, закончить путешествие по этому разделу стихотворением «Новогоднее», которое пророчит, что год будет в самом деле новым и выгонит «догмы — вон».
Часть II
В этой части сгруппированы стихи, в которых грань серьезного и юмористического достаточно тонка и подвижна. Вопреки ожиданиям, таких стихотворений у Ладыгина оказалось не так уж много. Но присутствие их в книге существенно.
В стихотворениях этого раздела часто обыгрывается имя Ева. И вообще потому, что оно по природе своей анаграмматично, то есть очень удобно для построения палиндромической строки, и в частности потому, что поэт любил подшучивать над женским полом, хотя его ирония всегда была мягкой и рыцарственной. Так, в стихотворении «Юность», где описывается любовная ситуация, строки: «Вейтесь, сети Ев!» и «Да светит Ев сад!» — составляют диалектическое единство. Менее удачна попытка переложения и осовременивания библейской легенды об искушении в стихотворении «Ева». Но здесь некоторые срывы искупаются прекрасными строками:
Невидим и дивен,Мокал бог облакомВ озере… ЗовЛетел.Две строки войдут потом в новый текст:
Мокал бог облакомВ озере. ЗовАдама… — Да…Благодаря этому изменению, на мой взгляд, исчезла излишняя упрощенность подхода, обусловленная юмористическим решением темы. Тут идет своего рода балансирование высокого и низкого. Так, поведение библейского Адама поверяется «опытом» ставшего нарицательным влюбленного пастушка Селадона из романа французского писателя XVII века О. д’Юрфе «Астрея». Обратимая строка в стихах этого раздела почти никогда не дает чистого юмористического или серьезного выхода. Шутливая интонация, например, в «Оде девушке» уравновешивается высоким слогом:
Не вид дивен,А ты, база быта.И не случайно рядом с Олимпом, который приносится в дар девушке, возникает Улисс, то есть Одиссей, стремящийся к своей возлюбленной. Это отношение полушутливого-полусерьезного преклонения перед женщиной будет перенесено в «Оду женщине былого», одно из самых прозрачных творений поэта, насыщенного почти пословичными формулами. Отсвет вечно притягательной женственности согревает и предельно лаконичную «Оду мужчине», стихотворения «Колдун» и «В пути». А в стихотворении «Анна» (палиндромическое имя!) уже не отсвет, а свет:
И макамиАлелаАнна…Тут требует пояснения одно слово — «камка». Это название шелковой китайской ткани с разводами, которая уже во времена Даля была не очень распространена. В стихотворении «Сельский роман», благодаря тому, что банальная тема решается палиндромически, возникает мотив своего рода «преступления и наказания», конечно, в шутливом освещении был соблазнитель, а стал тятя!
Палиндромической строке под силу передать и азарт футбольной игры вкупе с азартом болельщика («На стадионе»), и «магию и гам» шумных детских игр («Дети»).
В «Русалке» вновь возникает палиндромическая Анна, когда-то попавшая в «Дебри. Мир бед». Ее история чуть затуманена в поэтическом изложении, и поэтому сама Анна таинственна, как русалка.
Наконец, в последнем стихотворении, само название которого прекрасно своей зеркальностью — «Обе небо», — шутейно-серьезный тон этого раздела получает свое логическое завершение. Здесь лирический герой терпит поражение в двух палиндромических случаях. Увы — этому герою!
Ведь и Анна, и Алла — обе небо. А до неба приходится тянуться духовно, ничего не поделаешь. К такому выводу в духе Ладыгина невольно приходишь, читая эти простые лирико-иронические стихи.